"Петр Катериничев. Любовь и доблесть" - читать интересную книгу автора

- Философствую.
- Я вижу, вы приуныли? - злорадно поинтересовалась Лилиана.
- Перспектива возни с дерьмом никого не обрадует. Впрочем, его там не
больше, чем везде.
- Вот и проверишь опытом, козел!
Трубка запела коротенькими гудками. Преимущество телефона: последнее
слово остается за тем, кто наглее. Впрочем, Олег давно перестал реагировать
на такое вот ставшее привычным хамство: в джунглях, именуемых обществом,
каких только тварей не водится. И все - божьи. Если не обнаружится
обратное.


Глава 10

Первое, что делает "совок", заработав какие-то деньги, - начинает
толстеть. Как тесто на дрожжах. Как правило, все, кроме кучки избранных,
были лишены в детстве и юности "вкусной и здоровой" пищи; изобилие имелось
на цветных иллюстрациях микояновских поваренных книг, и юные отпрыски
рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции, глотая слюни, любовались
картинной сервировкой и - мечтали. Мечта советских беспризорников из
"Республики ШКИД" - "нажраться от пуза" - так и осталась при разгуле
демократии трепетной грезой большинства российских обывателей и их
товарищей по несчастью из стран ближнего зарубежья; те же, что выбились
из-под пяты парткомов, ЖЭКов и новоявленного "свободного рынка" - начали
жрать. Много, часто и жирно.
Фокий Лукич Бокун исключением не был. А потому после пятидесяти стал
тучен, тяжел и одутловат. Да и советская еще карьера не способствовала
поджарости: один средний начальственный стул сменялся другим, а промежутки
между заседаниями заполнялись неумеренными возлияниями "в кругу товарищей",
угарной веселухой, сопением с какой-нибудь из обкомовских профурсеток на
продавленном топчане в полулюксе районной обжорки или гостинички...
Комсомольско-секретарская юность на корчагинскую походила мало и так и
промелькнула тупым тоскливым мороком, оставив по себе язву поджелудочной и
послепохмельный желчный привкус. А по достижении тридцати с солидным гаком
Фокий Лукич двинул в сторону идеологии, возглавил многотиражку оборонного
завода "Коммунар" и сделался совсем доволен собой и жизнью. Полторы
пятилетки и перестройка на одной должности - это стаж.
Самостийность грянула как гром с неба. Еще года четыре Фокий Лукич не
смел поверить, что система рухнула навсегда; по правде сказать, не верил и
теперь: партбилет, аккуратно завернутый в махровую тряпицу и бережно
уложенный в металлическую коробочку из-под сигар, хранился дома в
специальной нише под паркетом вместе с тугими пачками американских
долларов. Но это так, на черный день. Основной капитал Фокий Лукич хранил,
как все, в Швейцарии.
Его нерешительность во время всеобщего национал-демократического угара
чуть не стоила ему карьеры и благосостояния. Когда первые крикуны вдруг
стали в Княжинске и в стране первыми лицами и взялись хапать все, что не
прикручено и не приварено, он даже поначалу злорадствовал втихую и ждал,
когда придут наши и наведут должный порядок. Но "наши" запаздывали. Вернее,
они, как и сам Фокий Лукич, стремительно затаились; в их истомленных