"Валентин Петрович Катаев. Литературные портреты, заметки, воспоминания" - читать интересную книгу автора

Но и в этом ежедневном труде редакционного правщика он щедро, полностью
проявил свой огромный литературный талант. Он показал классические образцы
редакционной правки. Он превращал длинные, трудно написанные и зачастую
просто неграмотные письма читателя в сверкающие остроумием, точные, краткие
заметки, из которых каждая была маленьким шедевром.
Его перо было действительно острейшим оружием, отданным на службу
народу в борьбе с пошлостью, мещанством, прогулами, пьянством, взятками,
бюрократизмом - всеми пережитками старого мира, которые мешали победоносному
росту Советского государства. Это все было безупречно по форме, глубоко по
содержанию, доступно пониманию широких народных масс. Это была настоящая,
полноценная литература без всяких скидок на "жанр". В короткое время Ильф
создал целую школу литературной правки газетного материала. Маяковский
высоко ценил газетную работу Ильфа, всегда хвалил ее и о самом Ильфе
неизменно говорил с нежностью и любовью.
В редакции "Гудка", во Дворце труда, на Солянке, встретились два
литературных правщика. Один был Ильф, другой - Петров. Они подружились и
задумали написать веселый роман. И написали его. И роман стал знаменитым.
Кто не знает "Двенадцать стульев"!
Оказалось, что работа в "малой газетной форме" не только не помешала
газетчикам Ильфу и Петрову прийти к большой форме романа, но, наоборот,
помогла освежить эту большую форму, сделать ее более острой, доходчивой и
близкой к жизни.
Ильф был очень человечен, деликатен, честен. Родина, дружба, любовь,
верность, честь не были для него только словами. Он считал, что борьба за
чистоту этих понятий, их утверждение в жизни есть священный долг советского
писателя. Это и привело "Ильфа - Петрова" к работе в "Правде", где они во
всеоружии своего уже вполне созревшего таланта выступили как
писатели-патриоты с острыми, партийными фельетонами, высоко поднимавшими
тему достоинства и моральной чистоты советского человека.


Ильф любил называть себя зевакой.
И действительно, он мог показаться зевакой.
Вот он идет не спеша по Сретенке, в хороших толстых башмаках,
респектабельном пальто, шерстяном кашне, в перчатках, с лейкой на узеньком
ремешке через плечо. Что ему нужно на Сретенке? Как он сюда попал?
Неизвестно. Он просто гуляет по Москве. Все привлекает его внимание. Вот на
водосточной трубе налеплены самодельные объявления. Он медленно подходит
вплотную к трубе, поправляет пенсне и, выпятив крупные губы, прочитывает
все, что там написано. Вот он подходит к магазину точной механики. Что ему,
в сущности говоря, до точной механики? Но все же он тщательно рассматривает
разные приборы, как бы желая их запомнить навсегда. Вот он возле
кинематографа "Уран" разговаривает с двумя маленькими мальчишками. Вот он
спрашивает о чем-то старушку с сумкой. Вот он становится в очередь на
трамвай, в котором он, может быть, и не поедет. Вот он любуется скатом крыши
над тесным московским двориком...
Да, он мог бы показаться зевакой. Но он не был зевакой. Он был тонким и
пристальным наблюдателем жизни во всех ее проявлениях, даже самых ничтожных,
мелких. Он был великим мастером собирания и обобщения мелочей, превращения
деталей в факты философского значения.