"Петер Карваш. Юморески и другие пустячки" - читать интересную книгу автора

самого себя...
- Видимо, вы не обратили внимания... Я брался не за детектив и, так
сказать, не за ученый труд. Я писал роман. Роман, понимаете?
- Я это понял. Но в любом случае... Поймите, уважаемый коллега,
читатель хочет читать роман с радостью, со вкусом, с интересом. А не
пробиваться сквозь него, как сквозь толщу пресной манной каши.
- То есть... мой роман - пресная каша,
- Этого я не утверждал...
- Нет, утверждали! Я пока еще не глухой.
- Я выражался образно. И, возможно, опять не самым удачным образом. Но
если говорить о вкусе, запахе, аромате, то есть если говорить о вашем
языке...
- А я, простите, пишу на своем родном языке. Может, сейчас что-нибудь
другое в моде, но я пишу так, как меня дома учили, если хотите знать.
- Ну конечно же! Каждый писатель пишет на своем родном языке! Но
существуют определенные эстетические требования, определенные уровни
языка... Не каждый из них способен войти в литературу. Постойте, я опять
неудачно выразился.
- Может, у меня там грамматические ошибки есть? Вот это был бы для меня
сюрприз! Заверяю вас, в этом виновата машинистка, которая перепечатывала мою
рукопись. Возможно, мне стоило бы еще раз перечитать после нее, это я
допускаю. Но мне до того не терпелось поскорее положить рукопись на ваш
стол...
- Тут дело не столько в грамматике.
- Да уж, вот это было бы совсем несправедливо. С грамматикой у меня еще
в начальной школе был полный порядок.
- Гм. Видите ли, боюсь, для литературы этого недостаточно. К сожалению!
- Мне, кстати, знаком один известный писатель, который то и дело
говорит "дерьмо собачье". Или "со всеми манатками". Я бы такого ни за что не
произнес. Надеюсь, вы обратили внимание, что я говорю литературно.
- Это хорошо. Это замечательно. Но... Очевидно, художественный язык
требует еще чего-то... В романе, скажем, над каждой фразой нужно работать,
дорогой мой. Упорно работать. Особенно -
- Но я работал, и еще как упорно! Вы даже представить себе не можете,
сколько я над этим романом работал. Сейчас я вам скажу. Пять лет. Пять с
половиной. Почти шесть. Или семь? Семь лет я работал над этой проклятой
рукописью. Ночи напролет. Клянусь вам здоровьем своей дочери. Зрение себе
испортил. Не раз уже светало, когда я шел прилечь хоть на часок-другой. Над
каждым предложением трудился прямо как раб. Да что там - как каторжник в
каменоломне! Высекал, так сказать. Семь лет жизни отдал этой работе. И
здоровье. И свою карьеру. И свое супружеское счастье, но об этом лучше не
говорить. Неужто это не чувствуется... Вы считаете, что это не чувствуется?
Нет, вы скажите прямо, и я застрелюсь.
- Нет-нет, что вы, что вы...
- Я тоже так считаю. Ведь если человек семь лет над чем-то работает как
вол, так это должно чувствоваться, тут вы меня не разубедите. Это же все
равно, что не видеть нос между глаз!
- Уважаемый...
- Да?
- Видите ли, в искусстве это выглядит несколько иначе. Бог его знает.