"Сергей Карпущенко. Беглецы " - читать интересную книгу автора

стараться - сами ж штаны и спускаете: "Секи, мать, нещадно, сколько мочи
есть! Виновны-невиновны - все для нас едино, ибо ты одна правду знаешь!"
У-у, рабы жалкие! Все до одного! Презирать вас надо! Не жалеть даже -
презирать!
Иван отозвался глухим каким-то, незнакомым голосом:
- Может быть, вы и правду рекли. Да, вроде малого дитя русак - все
упасть боится, за материн подол цепляется, помощи ее ждет. Но рабом вы его
напрасно именуете, сударь, - сказал и выставил вперед огромный свой кулак с
побелевшими суставами. - Оными ласками обидевших нас привечаем - и чужих и
наших. Токмо дожидаться сей ласки никому не советуем. Ждем-пождем да и
утешим.
- Да ты не сердись, Иван. Не со зла я...
- И я не со зла. Речь вашу на ус намотал. То, что печешься о нашей
земле, - спасибо. Скажешь - и за Павла Петровича многие подымутся. Уж идет
по острогу тихая молва о неправедном его от престола удалении. Но ведомо
всем еще и то, что вы с прочими господами уплыть отсель намерены. Так на сей
счет скажу - попутчиков себе не много сыщете. Ненадежное дело - за морем
счастье искать.

12. КАВАЛЕРСКИЙ ПРОМЕНАД

Парка у Мавры из хорошо дубленной оленьей кожи, да сверх того
выбеленной так, что глазам смотреть больно - самого снега чище и ярче. По
вороту, по борту и по низу короткой полы опушена бобровой полосой широкой.
На рукавах тоже пущен бобер, но поуже. Чуть повыше меха распестрила Мавра
парку цветными подзорами, затейливыми и чудными: птицами, травами, кудрявыми
плетешками. Подзоры клала на парку Мавра собственной рукой, все лето вышивая
кожу разноцветной ниткой, шелковой и шерстяной, что выменяла у заезжего
купца за две чернобурки. Все пальцы себе исколола, плакала от едучего
тюленьего жира, что горел в плошке, когда вышивала вечерним сумрачным
временем.
И шапка прекрасная на Мавре - из пышного, самого густого и мягкого
соболя, которого прикупила девица у захожего камчадала за целый штоф водки.
А ножки Мавры обуты в мягкие невысокие торбасы с узкими носками. На
голенищах - тоже подзоры, и ничуть не бледней, чем на парке, и пялят на эти
ножки глаза казаки и идут за ней следом, будто пьяные. На голенища для красы
пришила она по два малюсеньких бубенчика бронзовых, звонких, так что, когда
идет по острогу Мавра, во всех концах слыхать, даже в избах, - знают уж все,
Мавра идет! Мужики при этом звоне начинают двигать в разные стороны
коленками и масляно улыбаться, а их жены - хмуриться и греметь посудой.
Сейчас же Мавра никуда не шла, а, словно подставив себя под взгляды
проходящих мимо большерецких обывателей, немногочисленных, к ее сожалению,
по причине зимнего времени, стояла у тына на главной улочке острога. Стояла
и грызла кедровые орешки, доставая их из берестяного размалеванного
туеска, - хруп да хруп. Казакам, цеплявшим ее занозистым кобелиным словом,
отвечала лишь строгим взглядом: не про вас стою, а сама по себе. Ване моему
вы и в подметки не годитесь, - и продолжала орехи щелкать.
Беньевский к Мавре подошел откуда-то сбоку, поклонился резковато -
Мавра маленько испугалась или притворилась просто:
- Да можно ль так! Лисицей подбираетесь!