"Сергей Карпущенко. Беглецы " - читать интересную книгу автора

планету нашу в изобилии через тысячу лет.
- Из сего-то вахлака? - удивился Хрущов.
- Да, из сего. Я знаю, из Ивана выйдет толк, и я займусь оным
человеком, ибо, как Создатель лепил из праха земного Адама по Своему подобию
и остался работой доволен, так и я из сего материала, из глины сырой,
вылеплю то, что доставит моей натуре немалую приятность. Он станет моим
духовным сыном. Разве, глядя на удавшихся детей, не радуемся мы, видя в них
самих себя?
- Чего ж ты меня своим духовным сыном не избрал? - недовольно спросил
Хрущов. - Я тоже глина, да еще какая сырая.
- Прости, Петр Алексеич, - широко улыбнулся Беньевский, - ты мне не
глиной, а чугунной чушкой представляешься. Тебя не лепить, а молотом по тебе
стучать надобно, ежели переделать пожелаешь.
- Ладно, может, ты и прав, - не обиделся Хрущов, - ну а третья причина
какова? Ты две назвал.
- А о третьей ты меня пока не спрашивай. Не отвечу.
- Ну и черт с тобой, не отвечай, - надулся Хрущов и отвернулся к
дощатой стене, по которой ползли два жирных таракана.

После Николина дня, под самым Рождеством, за быстрый правильный ответ
на трудный, заковыристый вопрос похвалил Беньевский Ивана и, видя, как
зарумянились щеки молодого казака, сказал:
- Сии знатные успехи, Ваня, закреплять надобно. Иначе коту под хвост
пойдет вся наука наша. В Европу тебе ехать надо. В Лейпциг, Берлин, Женеву.
В Париже еще высокую науку постигнуть можно.
- В Европу! - провел Иван рукой по волнистым русым волосам. - Нет, так
далеко я за наукой ехать не желаю. Что я в вашем Лейпциге один-то буду
прохлаждаться? А отец? А Мавра?
- Зачем же один. Мы и их с собой возьмем. Первые твои шаги на чужбине я
своим личным присутствием ободрять буду. Я позабочусь о приобретении для вас
хорошенького домика под веселой такой бременской черепицей. Отец твой
получит место в храме русского купеческого дистрикта, а Мавра каждый день
станет ждать твоего прихода у горячо натопленного камина и, когда ты
вернешься из университета, накормит индейкой, шпигованной черносливом, и
нальет бокал светлого рейнского вина. Да, только там и больше нигде тебя
сделают не просто умным, но мудрым, то есть возвеличат над всей натурой и
назовут царем Вселенной - человеком! О, я уверен, ты будешь академиком!
Станешь более известным, чем пьяница Михайло Ломоносов!
Беньевский говорил горячо, так что двигался каждый мускул на его живом
лице, но Иван улыбался и качал головой, недоверчиво и насмешливо. Потом
сказал:
- Нет, господин Беньевский, непривычны мы к индейкам с черносливами,
нам бы чего попроще, чтоб живот не натрудить. Ну какой с меня академик?
- Вот так и все вы, россияне, думаете! - неожиданно озлился
Беньевский. - Отделили себя от Европы всей, завесились бородами да иконами,
отгородились ото всех, как от чертей, тыном из храмов и молитесь на кислые
щи и кашу! Лишь бы матушка Россия стояла! А сия матушка дерет с вас три
шкуры на то, чтоб выблядки людей вельможных на балах отплясывали, да потом
еще по голому мясу вас кнутом сечет, сечет и приговаривает: "А люби, люби
меня, сыне! Я - матушка твоя, хоть и строгая, да единственная!" А вы и рады