"Лазарь Викторович Карелин. Змеелов" - читать интересную книгу автора

Павел кивнул.
- Пер ты тогда в гору, все мог, все смел. Я думал даже остеречь тебя.
Да разве остережешь нас, таких? Пока сами лбом не стукнемся. Вот тогда...
Павел кивнул.
Вошла Лена, неся на подносе две чашки с чаем.
- И для вас прихватила, Петр Григорьевич. Вы, как маленький, если
другой пьет или ест, и вам того же. - Она поставила поднос, стала осторожно
приподнимать Петра Григорьевича, подсовывая ему под спину подушки.
- Мы все, как маленькие, а к старости и подавно. - Приподнимаясь,
доверяясь рукам сестры, Петр Григорьевич вслушивался в себя, в свою боль в
теле, надеясь, все надеясь, что где-то там, в нем, чуть отпустило, иначе
болит, не столь грозно, что лучше ему становится. Он вползал спиной на
подушки, будто трудную гору брал, и рад был, что вот берет, одолел. - Тащи и
для себя, Лена, чашку, втроем помолчим, - отдышавшись, довольный собой,
сказал Петр Григорьевич.
- Хорошо, - Лена поглядела, как он начал пить, похвалила, покивав, и
вышла.
- Только ты ушел, мне позвонил Митрич, - сказал Павлу Петр Григорьевич,
все вслушиваясь в себя, в свой голос, как он звучит, когда сел в постели,
когда глотнул чаю. - Что-то ему еще нужно от меня. Я велел найти тебе
работу. Он обещал. "Все сделаю! Все сделаю!" - передразнивая вдруг тоненьким
голоском, повторил ответ Митрича Петр Григорьевич. - Ты подъезжай к нему. Он
трусит, а с ним, с таким, только и можно дело делать. Трусит, по голосу
понял. Испугался, что ты вернулся, или чего другого? Нагрянь к нему сегодня
же.
Вернулась Лена с чашкой, села в углу у окна, потом пересела, сообразив,
что сидит на самом виду у Павла. Она успела, Павел заметил, причесаться,
как-то по-иному, потуже перепоясала халат, от чая ожили ее губы. Она
поменялась, похорошела, а ведь чуть дотронулась до себя.
- Молодой в дом вошел, и все ожило, - сказал Петр Григорьевич, нарочно
не глядя на вскинувшуюся Лену. - Ты нас не бросай, Паша. Перетерпи мои
стоны. Ты нам нужен, от тебя сила исходит.
- Сила... - Павел озяб от своих мыслей или ему холодно стало после
Туркмении, он ладонями грел плечи. - Вошел во двор, вижу, мальчик с собакой
играет, чужой мальчик, а это - сын. Не я его узнал, он меня узнал.
- Как ему живется? - спросила Лена.
- Плохо, уверен, что плохо. С отчимом не ладит. Не понял, ладит ли с
матерью.
- Жаловался? - спросил Петр Григорьевич.
- Нет, но я понял.
- Не горюй, придумаем что-нибудь. Или еще так: придумается за нас. Бог
располагает... - Он сморщился, стал сползать с подушек, Лена едва успела
подхватить из его рук чашку. - Накатывает, Ленок. - Шепнул: - Уколи...
- Сейчас, сейчас! Побудьте с ним! - Она выбежала из комнаты, а Павел
заступил ее место, встав у изголовья, чтобы, как и она только что,
поддержать, подхватить, помочь. Но что он мог? Он сам оробел, когда
дотронулся до этого сохлого тела, не узнавая, не веря, что это плечо, рука
такого сильного человека, каким всегда знал Петра Котова, гонщика Котова,
дельца Котова, его еще звали среди своих Петром Великим.
- Езжай, езжай к Митричу, - дергались губы Петра Григорьевича.