"Лазарь Викторович Карелин. Змеелов" - читать интересную книгу автора

- Что ж, поживите пока у нас, - сказала. - Раз Петр Григорьевич так
распорядился... Верно, ему будет повеселей... - И весь разговор, и в
слезы. - Лена, постели товарищу, сделай милость. - И ушла, по-старушечьи
шаркая полными ногами. А Павел помнил Тамару Ивановну царственно красивой,
громогласной, плывущей в шаге, легкой, поворотливой, несмотря на полноту.
Беда, несчастье жило в этом доме, где пришлось ему заночевать и,
возможно, придется прожить несколько дней, если действительно Петру
Григорьевичу с ним будет повеселей. Не убегать же отсюда. Но не спалось.
Своих бед было предостаточно. По сути, он начинал с нуля, прикатил в родной
город в сорок лет без двух месяцев, не имея работы, да и права на какую-либо
путную работу, прикатил с судимостью, а еще вот со званием - бывший. Бывший
директор, бывший член партии, бывший муж, бывший отец. Стоп! А почему бывший
отец? Сын забыл его, наверное, но он ему отец, он Сереже отец, родная кровь,
сын был похож на него, памятно похож - себя разглядывая в зеркале, Павел
умел вспомнить сына, мальчугана своего, так они были похожи. Стирал как бы
ластиком по зеркалу свои годы, свою прожитость, пережитость, беды свои,
врезавшиеся в лицо, и проглядывал тогда в нем сын, мальчик, - такие же
глаза, синие из глубины, такой же крепкий нос, пробор этот с завитком
русоватых, коротко стриженных жестких волос, губы одинаковые, нет, тут
ластик ничего поделать не мог, не стирались отцовские губы, не умягчались.
Но такой же была шея у мальчика, крепкой, стройной, морщины на отцовской шее
ластик стирал легко. В отца у паренька были плечи, сухие, сильные.
Занимается ли он спортом? Отдала ли его хоть в какую-нибудь секцию мать? В
двенадцать лет можно и гимнастикой, и плаваньем увлечься. Он в двенадцать
лет чем только не занимался. Любил бегать на короткие дистанции, получались
у него прыжки в высоту. А Сережа, подрос ли? Как его мать кормит? Занимается
им? Да что там, новый муж у бабы! Как он с мальчиком? Петр Григорьевич
отозвался о нем хуже некуда. Может, все же добрый человек? Не спалось Павлу
Шорохову.
Лена, дежурившая у больного по очереди с Тамарой Ивановной, на рассвете
поскреблась к Павлу, принесла чай, рюмку коньяку.
- Слышу, не спите. Выпейте это. Чем нервы взбудоражили, тем и надо
гасить.
Еще не рассвело даже, серым было окно. В дверях стояла тоненькая
женщина в белом халате, держа в протянутых руках стакан и рюмку. Лица было
не видно. Только белая одежда и эти вот дары забвения в протянутых руках.
- Вы, как святая, - сказал Павел. - Но я не пью по утрам. Зарок дал.
Когда стал работать на отлове, зарок дал Бабашу. Змеелову вообще нельзя
пить, а уж утром - это все равно что к смерти себя приговаривать.
- Так вы теперь не змеелов, - сказала Лена. - Но это хорошо, что зароку
верны.
- Нет, я и теперь змеелов. Еще не отвык. Да и не знаю, к чему другому
буду привыкать.
- Вернетесь в свою торговлю?
- Если пустят.
- Там честно-то можно работать?
- Честно везде можно... А что я еще умею? На завод, на стройку? Кем?
- Трудно вам. А все-таки выпейте хоть чаю. - Лена поставила стакан на
пол у двери, чтобы не переступать порога, и исчезла.
Верно, чай помог, крепчайший этот чай, от которого и спокойный станет