"Сергей Кара-Мурза "Совок" вспоминает свою жизнь" - читать интересную книгу автора

не галлюцинации. Будто я снова попал в детство. Странный эффект. Еще так же
действовал на меня один дешевый, но редкий даже на Кубе фрукт - мамей или
сапоте. Он плохо хранится, поэтому его почти нет в продаже. У него красная
мякоть, которую разбивают в миксере с молоком. Когда мне удавалось глотнуть
такого напитка, меня охватывал воздух детства, с его светом и запахами. Так
живо и сильно, что страшно становилось. Как будто я вот-вот вспомню что-то
главное, что я забыл. Удивляло, что никогда в детстве я ни вкуса, ни запаха
этих плодов не знал и ничего похожего не встречал в нашей жизни. Такое вот
действие на психику. Тропики...
Но тогда, на тростнике, речь шла не об этих тонкостях. Пру давало нам
простое и грубое наслаждение. Деревенский прусеро поставил свое коммерческое
предприятие на перекрестке дорог, по которым мы расходились на поля в
темноте, в 5 утра, трясясь от холода, и возвращались на обед в полдень,
содрогаясь от вертикальных лучей солнца. Вот в этот момент никто не мог
одолеть соблазна. Отдавали монету и получали почти литровый стакан пру со
льдом. Второй стакан - когда снова шли на поле в три часа дня. Тут уже пили
не торопясь, со вкусом. Узнав, что я из СССР, прусеро не раз заводил со мной
разговор - возможно ли такое, что у нас реки покрыты льдом? Подходи с ведром
и коли, сколько хочешь. Прямо так - ни платить, ни спрашивать не надо.
Слушал он недоверчиво. Сам он по утрам ходил с тележкой к железной дороге, и
там поезд на момент притормаживал, и из вагона-рефрижератора ему кидали блок
льда в 50 кг. За что он ежемесячно вносил сумму, которую мог бы сэкономить,
если бы их деревенская речка была, как и в СССР, покрыта льдом.
Так мы наслаждались этим пру. Но как-то в полдень, когда мы глотали
холодный пру молча, запекшимися губами, подъехал верхом на худой кляче,
подстелив под себя мешок, беззубый негр-старик. Он был из тех гаитянцев,
которые контрабандой приплывали рубить тростник за бесценок, а после
революции остались на Кубе. Говорил он на своем гаитянско-афрокубинском
наречии, очень скупо и красноречиво. Хоть и не было у него ни одного зуба,
речь его была понятна. Уборка тростника затягивается, рук не хватает, и
местный комитет защиты революции велит прусеро на время свернуть свою
торговлю и влиться в ряды мачетеро. Мужик он здоровый и умелый, рубить будет
за троих. Прусеро чуть не зарыдал - бросить торговлю как раз на пике
благоприятной конъюнктуры, при монопольном положении на рынке! "Я же
выполняю социальную функцию!" - закричал он, вперемешку с мягкими кубинскими
ругательствами, и протянул руки к толпе университетских преподавателей за
поддержкой. Но поддержки не получил, все пили свой последний стакан молча.
Старик дернул за веревки, служившие ему поводьями, разбудил свою заснувшую
кобылу, и уехал.
Больше мне пру попить в жизни не довелось. Уже назавтра прусеро рубил
тростник невдалеке от меня, действительно за троих. Видимо, это было ему не
трудно, потому что у него оставалось время, чтобы постоянно рассказывать
анекдоты, которым он сам радовался и смеялся больше всех.

* * *

В Университет Орьенте прислали несколько студентов из СССР. К нам, в
Химическую школу, попал один, делать дипломную работу, с химфака
Ленинградского университета. Звали его Яша. Я, как химик, помог ему
устроиться, со всеми познакомил. Руководителем у него стал тот профессор из