"Сергей Кара-Мурза "Совок" вспоминает свою жизнь" - читать интересную книгу автора

для бейсбола. Вход бесплатный. Перед домом большая лужайка, под уклон к
проспекту. Когда была игра, лужайка заполнялась заседланными стреноженными
лошадьми. Это приезжали на игру крестьяне из деревень, иногда издалека.
Лошади там прекрасные, арабские. Всадники отпустят подпруги и идут на
стадион. Ночью вернутся, еще поговорят об игре, сядут на лошадей и по домам.
И такая радость, такое спокойствие было в этих голосах, что я начал думать,
что затраты на содержание этого стадиона окупаются многократно. Тогда
окупались. Теперь этого нет, это и не нужно, люди это переросли. Но тогда
это был простой и искренний знак расположения и уважения ко всем людям, без
различия классов и сословий. И понят этот знак был совершенно правильно. И
смеяться над этим, ссылаясь на какие-то учебники политэкономии, было
попросту глупо.
Вообще, в СССР в то время происходил поиск новой системы вознаграждения
за труд. Старая, похоже, исчерпала свой потенциал, и нам казалось, что
вообще моральное вознаграждение - легенда, выдумки. Если бы я не видел, как
она в то время действовала на Кубе, не поверил бы. И действовала именно на
простого человека, просто вдохновляла его. Как-то на поле, когда мы рубили
тростник, приблизились к дороге. А по ней идет крестьянин - заскорузлый,
прокаленный солнцем, рубит тростник всю жизнь. Подошел к нам, разговорился,
и мы присели отдохнуть. С гордостью рассказывает, что в воскресенье ездил
куда-то в другой район на соревнование рубщиков тростника. Мол, хорошо
рубил, хотя призового места не занял. Но это, мол, не важно - он так и так
уже нарубил достаточно, чтобы получить талон на покупку мотоцикла. Главное,
приемы свои показал и кое-чему у других научился. Он и нам тут же свои
приемы показал. И видно было, как этот человек, который всю жизнь занимался
этим тяжелым трудом, был счастлив, что он встретился с лучшими работниками,
что он тоже признан одним из лучших, что они уважительно друг с другом
поговорили, пообедали большой компанией. И в этом не было фальши, вот в чем
дело. Ни с той, ни с другой стороны.

* * *

В Сантьяго я жил в трехэтажном доме на втором этаже. Дом хорошо был
сделан, все время продувался сквозняками, прохладно даже в жару. Под нами
жил американец, геолог. Веселый мужик, все время на мотоцикле разъезжал с
геологической сумкой. А жена была мегера, ей, видно, на Кубе не нравилось, и
по ночам у них слышались крики и звон разбиваемых тарелок - полы там
каменные. Я днем частенько опаздывал на наш автобус, так уставал, что хоть
минут пятнадцать надо было подремать, и голову не оторвешь. Она меня
подвозила на машине - большой черный драндулет. Как-то ко мне зашел кубинец
с факультета, и она прихватила обоих. Он сел и бестактно пошутил: "А я
всегда думал, что это машина из фунерарии". То есть из похоронного бюро,
катафалк. Она губы поджала, но ничего не сказала.
Как-то мы с ней ехали в университет. Проспект поднимался на холм, где
был перекресток, главный въезд в город, а дорога налево круто спускалась к
университету. На перекрестке стояли пионеры, вроде бы регулировали движение
под руководством полицейского. Видимо, у них был урок правил движения. Мы
поднялись на холм и остановились, пропуская встречные машины. К нам подошел
мальчик лет десяти, с жезлом. Наряжен он был ради такого случая в костюм
американского шерифа - шляпа, звезда, игрушечный кольт у пояса. Видно,