"Григорий Канович. Шелест срубленных деревьев" - читать интересную книгу автора

рыночному воробью Биргеру он не собирался. Разве сравнишь Шаю с Исроэлом?
Орел все-таки в поднебесье летает, а воробышек в дерьме роется, стараясь
оттуда овсяное зернышко выклевать.
- Ладно, - пообещал он Рыжей Рохе. - Больше я там ночевать не буду.
Берлога Рабинера, конечно, была куда просторней, чем тесная комната в
их избе. У Шаи Шлеймке спал на мягком диване, обитом выцветшим плюшем, а
дома вся орава - четыре брата и две сестры - умещалась на одной кровати. Да
и кроватью ее нельзя было назвать. То был сколоченный из струганых досок
настил, державшийся на отесанных сосновых пнях, окрашенных масляной краской
в цвет спелой малины. Настил ржаво и зловеще скрипел в ночной тишине, как
деревья в летнюю грозу. Шлеймке спал рядом с Леей, и, бывало, пока сон не
зашивал веки, лежал, прислушиваясь к ее теплому дыханию, смотрел, как в
летних, почти прозрачных сумерках из-под откинутого одеяла белеют ее
всхолмленные груди с двумя изюминками на вершине, и странное, постыдное
волнение охватывало его от собственного любопытства, от невольной слежки, от
греховного желания притронуться к холмикам, белеющим в темноте, и кончиком
языка лизнуть каждую изюминку.
Скоро Лея уедет, ее место опустеет, и только от смятой подушки, как от
пустой банки из-под меда, будет пахнуть не то липами, под которыми она
когда-то пасла его, гусенка-двухлетку; не то увядшими веночками, которые
плела из луговых трав и по-царски украшала его кучерявую голову.
- Не задали тебе дома взбучки? - спросил проницательный Шая у своего
ученика.
- Мама испугалась... Я говорил ей, что могу остаться, но она забыла...
- ответил Шлейме.
- Все мамы живут в страхе, - сказал Рабинер и, как бы желая оградить
ученика от неприятных объяснений, добавил: - С сегодняшнего дня я решил
положить тебе небольшое жалованье.
Он сунул руку в карман, извлек оттуда замшевый кошелек с деньгами и
протянул моему отцу банкнот.
- Я тобой доволен. Ты парень способный и старательный... Деньги - не
самый лучший способ вознаградить человека, но пока самый убедительный и
приятный. На, возьми... За три месяца вперед. Купи своей пугливой маме
какой-нибудь подарок. Я много-много лет тому назад сделал то же самое...
купил своей маме хрустальную вазу...
- Маме потом... Сперва куплю сестре... - сказал мой отец.
Жалованье было небольшое, но явно льстило его самолюбию.
- Обычно сестре преподносят потом, - удивился Рабинер.
- Она уезжает.
- Куда?
- В Америку... Так пожелал ее жених Рахмиэл, маляр из Утян. Он говорит,
что настоящие деньги растут только в Америке, а тут, у нас в Литве, только
брюква да картошка растут, да и то урожай - не каждый год...
- Ничего не поделаешь, - вздохнул Шая, взявшись за шитье. - Еврей, что
ветер: какой цепью его ни приковывай, как ни запирай, на одном месте его
никто и ничто не удержит. Даже смерть.
Но в ту пору Шлейме задумывался о чем угодно, только не о смерти.
Вслед за Шаей он принялся обметывать низ чьей-то штанины. Иголка
грачиной лапкой царапала сукно, и это тихое, мышиное царапанье, это
сладостное ощущение самостоятельности, умноженное похвалой учителя и первой