"Григорий Канович. Шелест срубленных деревьев" - читать интересную книгу автора

в жизни получкой, уводило Шлейме куда-то далеко-далеко от холостяцкого
жилища Рабинера, от неминуемой разлуки с Леей, от задавленной заботами
матери, плодоносящей каждый год, как яблоня соседа Аугустинаса, с той только
разницей, что Рыжая Роха даже стремительной и яростной весной не расцветала.
- Схожу к Перскому и выберу для нее красивый гребень.
- Гребень? У нее что - гребня нет?
- Есть. Но подаренный не мной. У Леи, реб Шая, самые длинные и пышные
волосы в местечке. Парикмахер Хаим говорит, что их надо не ножницами стричь,
а серпом косить... Жаль, что вы не видели моей сестры...
- Всеми красавицами не налюбуешься. Для шитья времени не останется...
- Она, как солнце... единственная... - выдохнул Шлейме. - Когда в
Америке перед зеркалом будет расчесывать свои волосы, она и меня вспомнит...
И мух...
- Мух? - Брови у Шаи ласточками взмыли вверх.
- Она отгоняла их от моей колыбели... В зеркале, кроме себя, если
только захочешь, можно многое увидеть...
От волнения Шлеймке обронил иголку, полез под стол и стал лихорадочно
шарить под ногами Рабинера, под стульями, под мшаником расстеленного
коврика, заглянул даже под диван, на котором ночевал. Ему было неудобно
перед Шаей - заболтался на радостях от первой получки и осрамился.
- Не расстраивайся, - сказал Шая. - Хорошего портного иголка сама
находит. А пока возьми другую...
На проводы Шлеймке не отважился отпроситься, но Шая, узнав о дне
отъезда Леи, и сам пожелал присутствовать на них.
Рыжая Роха плакала; сапожник Довид молча, со скорбным удовольствием
шершавой рукой поглаживал дочь, как новый, сшитый им ботинок, который
вот-вот навсегда отдаст заказчику; братья и сестры крутились возле телеги
балагулы Ицика, дергали за уздечку вороного; набожный жених Рахмиэл косился
на возницу, подсыпавшего в торбу овса и ласково повторявшего: "Ешь, ребе,
ешь", и благочестиво, как мезузу на двери, чмокал каждого в щеку; Шлеймке
стоял в сторонке и издали любовался гребнем в каштановых Леиных волосах.
Наконец Ицик забрался на облучок и воз под рыдания и прощальные крики
двинулся с места.
- Не плачьте, - пробормотал Шая, тронув Рыжую Роху за плечо. - Чем
дальше от погромов, тем лучше...
Не успела Лея уехать из местечка, как на другом конце света, в Сараеве,
прогремел роковой выстрел и началась первая мировая война.
Через местечко к немецкой границе днем и ночью подтягивались войска;
главная, вымощенная булыжником, улица трещала под их тяжелым и уверенным
шагом; над притихшими еврейскими избами парил тысячеустый "Соловей, соловей,
пташечка..."; какой-нибудь Шевах или Биньомин, бывший рекрут, выходил на
каменное крылечко, прикладывал ко лбу козырьком высохшую бойцовскую руку,
поднимал глаза на серые, колыхающиеся, как спелая рожь, шеренги и на
полузабытом русском языке выкрикивал:
- Здравия желаем, ребята!
- Здорово, деды! - приветно откликался какой-нибудь сердобольный
солдатик, замыкающий колонну.
Война обдала Йонаву лихой песней и солдатским потом и прошла мимо, не
причинив местечку никакого вреда. Но вскоре вернулась не гробами убитых, не
стонами раненых, не взрывами снарядов, а начиненной угрозами и нежданной