"Григорий Канович. Шелест срубленных деревьев" - читать интересную книгу автора

человечеству:
- С вас, господа, червонец.
Свекр Довид, как его изображала мама, долго и обреченно рылся в
карманах. Косясь на умывшуюся слезами Роху, он извлек денежку и протянул ее
кудеснику.
- Червонец? За что? - спросила ошарашенная Роха.
- Другие за визит два берут, - на понятном, не доставляющем
человечеству особой радости языке произнес чудотворец и приложил руку к
сердце. - Хорошие новости, господа, стоят дорого. А у меня для вас именно
такие... - добавил он и расплылся в улыбке.
- Ну-ну, - ожила Рыжая Роха, глядя на червонец, лежавший на столе, как
на покойника, - подавленно и прощально.
- Ой, а цирк! (Ну и цирк!) - восхищался актерским даром моей мамы
смешливый гигант дядя Лейзер-краснодеревщик.
- Сиди Таль! Ида Каминская! Сара Бернар! - восклицал завороженный
часовщик Кравчук, в ту пору еще зрения не лишившийся.
Хозяйка сияла. Слава стряпухи и актрисы кружила голову, и мама
сознательно затягивала развязку.
- Ваш мальчик абсолютно здоров, - сказал подавленной сапожничихе
лекарь-краснобай. - Слух безупречный, зрение прекрасное. Рост гренадерский.
- А речь? - робко вставил сапожник Довид.
- Речь обязательно выправится. Как зовут вашего красавчика?
- Шлейме, - сказали они хором.
- Уверяю вас, не пройдет и года, как он заговорит. Но вы ошибаетесь,
утверждая, что сейчас он молчит.
- А что он, по-вашему, делает? - всплылила Роха, все еще косясь на
усопший червонец.
- Он пока не говорит. Улавливаете разницу? Пока ему нечего нам сказать.
- Где это слыхано, чтобы сыну-еврею нечего было сказать еврейке-матери
и еврею-отцу? - наседал на доктора Довид. - Чтобы он за два с половиной года
для них ни одного слова не нашел? Ну, например, "здравствуй, мамэ"...
"здравствуй, татэ"...
- Мамэ, татэ - чудесные слова, - согласился пожиратель червонцев. - Но
разве вы их не слышите тысячи раз на дню от других своих детей? От
повторения одних и тех же слов уже давно всех тошнит. Разве мы не объелись
ими до рвоты? Куда ни шагнешь - слова, слова. Никчемные, поносные слова. На
улицах - монбланы лишних слов, на площадях - свалки. Смрад! Зловоние!
Отрава! Ваш сын - санитар, борец с этим зловонием и этой отравой... Ах, если
бы все по его примеру объявили забастовку словам, всяким там "здравствуй, до
свиданья", "как живешь?", "что слышно?", "татэ", "мамэ". Ваш мальчик как бы
каждому говорит: есть другой способ общения - взглядом, движениями рук,
кивками. Общайтесь же с ним, господа, не рвите на себе волосы, а
радуйтесь... Через полгода-год, провалиться мне на этом месте, если я вру,
ваш Шлейме станет, как все.
- Ой, а цирк! - восторженно рокотал дядя Лейзер-краснодеревщик. - Ой, а
цирк!
- Вивьен Ли! Алла Тарасова! - кадил, как поп в церкви, друг семьи Нисон
Кравчук.
Смех, чавканье, хлопки.
Единственным человеком, который во время этих многократно и на разные