"Альбер Камю. Письма к немецкому другу" - читать интересную книгу автора

узнать, от кого мне стала известна эта история. Ее рассказал французский
священник. Он говорил: "Я стыжусь за этого человека, и мне приятно думать,
что ни один священник-француз не согласился бы заставить своего Бога служить
убийству". И он сказал правду. Тот исповедник просто-напросто думал, как вы.
Ему казалось вполне естественным отдать своей стране все, вплоть до веры в
Бога. Итак, у вас даже боги мобилизованы. Они, конечно, с вами [Обыгрывается
немецкое "Gott mit uns" - "С нами Бог!"], как вы любите выражаться, но с
вами поневоле. Вы ничего больше не хотите видеть и понимать вы целиком
воплотились в единый безумный порыв. И сражаетесь теперь, заручившись одним
лишь оружием слепого гнева, предпочтя громы и молнии порядку идей, с
упорством маньяков стремясь все обратить в хаос. Мы же исходили из законов
разума и неизбежно вытекающих оттуда сомнений. И перед лицом слепого гнева
мы оказались слабы. Но вот теперь долгий кружной путь преодолен. Достаточно
было того убитого мальчика, чтобы к разуму нашему мы присоединили гнев:
отныне мы вдвое сильнее вас. И я хочу поговорить с вами о гневе.
Вспомните. На мое удивление внезапной вспышкой гнева одного из ваших
начальников вы откликнулись так: "Но это тоже очень хорошо. Просто вы не
понимаете. Французы лишены этой добродетели - способности гневаться". Нет,
это не так, просто французы не любят щеголять своими добродетелями. Они
вспоминают о них лишь в случае крайней необходимости. И это свойство придает
нашему гневу ту силу молчания, которую вы начинаете чувствовать лишь сейчас.
Именно с таким гневом в душе - единственным, какой мне ведом,- я буду
напоследок говорить с вами.
Ибо, как я уже писал, уверенность не порождает сердечного ликования.
Нам известно, что мы утратили на нашем долгом пути, и мы знаем, какой ценой
заплатили за горькую радость сражаться, будучи в мире с самими собой. И
именно оттого, что мы испытываем это пронзительное ощущение непоправимости,
борьба наша исполнена как горечи, так и уверенности в будущем. Обычная война
не удовлетворяла нас. Ибо доводы наши еще не созрели. Наш народ выбрал
другое: гражданскую войну, всеобщую упорную борьбу, самопожертвование без
лишних слов. Эту войну он объявил сам, ему не навязывали ее глупые или
трусливые правители, и в ней он обрел свою душу, и в ней он отстаивает то
представление, которое сложилось у него о себе самом. Но за эту роскошь ему
пришлось заплатить ужасную цену. Вот почему этот народ имеет больше заслуг,
чем ваш. Ибо лучшим из его сынов суждено было пасть на поле этой битвы: вот
самая жестокая моя мысль. Есть в нелепости войны преимущество нелепости.
Смерть разит повсюду и - наугад. В войне, которую мы ведем, мужество
вызывает огонь на себя: это наш самый чистый, самый возвышенный дух
расстреливаете вы каждодневно. Ибо ваша наивность не обделена даром
предвидения. Вы никогда не знали, что следует избирать, но всегда твердо
знали, что необходимо разрушить. Мы же, нарекшие себя защитниками духа,
знаем при этом, что дух может погибнуть, когда сила, обрушившаяся на него,
достаточно велика. Но мы веруем в иную силу. Вы воображаете, что в этих
немых уже отрешившихся от земного лицах вы сможете обезобразить лицо нашей
правды. Но вы не принимаете в расчет упорство, которое заставляет Францию
бороться не торопясь. В самые тяжкие минуты нас поддерживает эта приводящая
в отчаяние надежда: наши товарищи окажутся терпеливее своих палачей и
многочисленнее, чем их пули. И вы убедитесь: французы способны на гнев.
Декабрь 1943