"Альбер Камю. Письма к немецкому другу" - читать интересную книгу автора

туманной истиной. Мы же, немцы, ставим Германию впереди истины, превыше
отчаяния". На первый взгляд вы были как будто правы. Но, я уже говорил, если
мы временами предпочитали родине справедливость, это означало лишь то, что
мы хотели любить родину в справедливости, как хотели бы любить ее в истине и
надежде. Вот в чем заключалось наше отличие от вас: мы были требовательны к
отчизне. С вас хватало умножать мощь нации, мы же мечтали даровать своей
истину. С вас было довольно служить реальной политике, мы, в самых тяжких
своих заблуждениях, бессознательно держались идеи политики чести - именно
той, какую вновь обрели сегодня. Когда я говорю "мы", я не имею в виду наших
правителей. В конце концов, что такое правитель?!
Мне опять вспоминается ваша улыбка. Вы всегда остерегались громких
слов. Я также, но еще больше я остерегался самого себя. Вы пытались увлечь
меня на тот путь, куда вступили сами и где разум стыдится разума. Уже тогда
я не шел по вашим стопам. Но сегодня мои ответы будут еще более твердыми.
Что есть истина? - спрашивали вы. Этого, без сомнения, никто не знает, зато
нам, по крайней мере, известно, что есть ложь: это именно то, чему вы
научили нас. А что есть дух? Мы знаем лишь его противоположность, имя
которой - убийство. И что есть человек? Но нет, здесь я вас остановлю, это
мы уже знаем. Он есть та сила, которая в конечном счете перевешивает и
тиранов, и богов. Он есть сила очевидности. Именно эту, человеческую
очевидность обязаны мы охранять, и наша сегодняшняя уверенность основана на
понимании того, что судьба человека и судьба нашей страны слиты ныне
воедино. Будь все лишено смысла, вы оказались бы правы. Но в мире осталось
нечто сохранившее смысл.
Я не устану повторять вам, что мы расходимся именно в этом пункте. Мы
воплотили свою родину в идее, которую ставили в ряд с другими великими
представлениями: о дружбе, о человеке, о счастье, о нашей жажде
справедливости. И это побуждало нас строго взыскивать с нее. Так вот, в
конечном счете оказались правыми мы. Ибо мы не захватывали для своей родины
рабов, мы ничего не растоптали во имя ее. Мы терпеливо ожидали проблеска
истины и обрели, посреди горя и страданий, радость готовности к бою разом за
все, что нам дорого. Вы же, напротив, боретесь именно с той частью человека,
которая не принадлежит родине. Вашим жертвам для отчизны грош цена, ибо
ложна ваша иерархия ценностей, и ценности эти несоизмеримы с общепринятыми.
Там, у себя, вы предали не только человеческое сердце. И теперь разум берет
реванш за все. Вы не заплатили цены, которой он стоит, отдав положенную ему
тяжкую дань ясному взгляду на мир. Из бездны нашего поражения говорю вам:
именно это вас и сгубит.
Позвольте лучше рассказать вам следующее. Это случилось во Франции,
неважно, где именно. Однажды на заре грузовик с вооруженными солдатами
увозит из одной известной мне тюрьмы одиннадцать французов на кладбище, где
вы должны расстрелять их. Из этих одиннадцати лишь пятеро или шестеро
действительно что-то сделали для этого: листовки, несколько тайных встреч
и - самое тяжкое - неповиновение. Эти неподвижно сидят в глубине кузова; их
гложет страх, конечно, но, осмелюсь сказать, страх обычный, тот, что всегда
леденит человека перед лицом неизвестности,- страх, который соседствует с
мужеством. Остальные не совершили ровно ничего. И сознание того, что они
умрут по ошибке, падут жертвой чьего-то безразличия, делает для них этот миг
еще более мучительным. Среди них находится шестнадцатилетний мальчик. Вам
знакомы лица наших подростков, и я не стану описывать вам его. Мальчика