"Кунио Каминаси. Допрос безутешной вдовы " - читать интересную книгу автора

категории так называемых "пыльных" мужичков, внешний вид которых
принципиально не содержит в себе ничего примечательного и притягивающего
если не женскую руку, то хотя бы детский взгляд. Эти персонажи чрезвычайно
близким нашим "пыльным" японским мужичонкам, с их тщедушными, до срока
иссохшими телами и априори нездоровым духом, а также отталкивающим запахом,
поскольку почти все они курят и при этом мылом и зубной пастой брезгуют.
Третий же выделялся из этой традиционной русской филологической братии,
знакомой мне с голубенького, в синий горошек детства, как экстерьером, так и
статью. Он был высок, пожалуй, даже на пару сантиметров повыше нас с
Ганиным, хотя мы оба под метр восемьдесят. Броский серый пиджак, строгие
черные брюки, серо-алый галстук, такие же, как у Ганина, одновременно
ироничные и мудрые серые глаза, густые, красиво подстриженные русые волосы.
Единственное, что не шло ему, на мой строгий взгляд завзятого эстета и
прожженного маньериста, так это модная нынче узкая оправа из тонкого серого
металла: она, как мне показалась, значительно уменьшала его привлекательные
глаза и, более того, даже частично их скрывала. В остальном мужик выглядел
безупречно, что, впрочем, нетрудно было делать на фоне остальных семи
бедолаг, перебивающихся там, в России, на десяти работах и сорока
подработках и ждущих от чужого дяди манны небесной - в данном случае
японской, - потому как их собственные дяди заняты не столько проблемами
поэтики Тютчева и идеологии Достоевского, сколько вопросами купли-продажи
всего того, что не имеющие в своих душах ничего святого соотечественники
Ганина еще не купили или не продали.
Наташа Китадзима стояла рядом с этим третьим мужчиной, и на протяжении
той минуты, что я разглядывал всю эту живописную компанию, он дважды весьма
изящно и ненавязчиво в процессе общей беседы клал свою правую руку на ее
стройную - по крайней мере, под пиджаком - талию. Наташа сдержанно
улыбалась, говорила, обращаясь ко всем, хотя как мне, так и стреляющему по
ним обоим своими пронзительными пепельными глазами Ганину было теперь
понятно, во имя кого была и помада, и "Кензо" с подвязками. Обвинять Наташу
Китадзиму, тем более что мы с ней, как вдруг выяснилось, давние приятели, в
ее чувствах и симпатиях было грешно: будь я на ее месте, я сделал бы такой
же выбор. Ганин - тоже, конечно, парень видный, но уж больно нервный, как с
ним Саша живет столько лет - ума не приложу. А женщине в Наташином возрасте
нужен не пацан-сорванец, который в один прекрасный день сыщет на свои
беспокойные ягодицы очередное приключение и оставит своих малолетних детишек
неприкаянными сиротами, а прекрасную суженую - безутешной вдовой. Ей нужен
такой вот солидный столп цивилизованного общества - как светского, так и
дамского, на который можно опереться не только в прямом, но и в переносном
смысле. "За пятьдесят" - это для женщины тот возраст, когда лощеность и
холеность мужика становятся для нее главнее, чем его жизнерадостность и
безудержность. Попрыгунчики и хохотунчики хороши тогда, когда все впереди,
когда терять еще нечего, потому что пока просто нет ничего, не скажу - в
душе, но за душой точно ничего нет. А когда уже есть что терять, тогда вся
эта жизнерадостная трескотня начинает пугать, особенно разумных женщин,
рассчитывающих отведенные им земные годы так, чтобы именно в этот период
своей жизни обрести покой и стабильность. А какую стабильность от нас с
Ганиным наши Дзюнко с Сашей имеют?... Так, видимость одна...
Я подошел поближе. Гости по очереди представились, и оказалось, что
Наташину радость зовут Олегом Валерьевичем (что все-таки за дурацкая