"Итало Кальвино. Паломар" - читать интересную книгу автора

перевести свой взгляд к морскому горизонту. Он знает - в подобных случаях,
заметив незнакомца, женщины часто спешат прикрыться, но не видит в этом
ничего хорошего: и потому, что смущена купальщица, спокойно загоравшая, и
потому, что проходящий чувствует: он помешал, и потому, что в скрытой форме
подтверждается запрет на наготу; к тому же половинчатое соблюдение
условностей ведет к распространению неуверенности, непоследовательности в
поведении, вместо свободы и непринужденности.
Вот почему, едва завидев бронзовое с розовым облачко нагого торса, он
скорее поворачивает голову так, чтобы взгляд его повис в пространстве,
гарантируя почтительное соблюдение невидимой границы, окружающей любого
индивида.
"Однако, - рассуждает он, шагая дальше и, как только горизонт пустеет,
вновь давая глазу волю, - действуя подобным образом, я лишь подчеркиваю свой
отказ смотреть и в результате закрепляю условность, в соответствии с которой
обнажение груди считается недопустимым; иначе говоря, я мысленно подвешиваю
меж собой и грудью - молодой и привлекательной, как я сумел заметить краем
глаза, - воображаемый бюстгальтер. В общем, отведенный взгляд показывает,
что я думаю об этой женской наготе, она меня заботит, и, по сути дела, это
тоже проявление бестактности и ретроградства".
По пути обратно Паломар глядит перед собою так, чтобы взгляд его с
одним и тем же беспристрастием касался пены отходящих волн и лодок,
вытянутых на песок, и постланной махровой простыни, и полнолуния незагорелой
кожи с буроватым ореолом в окружении соска, и очертаний берега, сереющих в
мареве на фоне неба.
"Ну вот, - довольно отмечает он, шагая дальше, - грудь стала как бы
частью окружающей природы, а мой взгляд - не более докучливым, чем взгляды
чаек и мерланов".
"Но справедливо ль это? - размышляет он затем. - Не низвожу ль я
человеческую личность до уровня вещей, не отношусь ли к отличительной
особенности женщин просто как к предмету? Не закрепляю ли я давнюю традицию
мужского превосходства, породившую со временем привычную
пренебрежительность?"
Он поворачивается, идет назад. Скользя по пляжу непредубежденным,
объективным взглядом, он, как только в поле зрения оказывается нагая грудь,
заставляет взгляд свой очевидным образом прерваться, отклониться, чуть ли не
вильнуть. Наткнувшись на тугую кожу, взгляд его отскакивает, будто отмечая
измененье консистенции картины и ее особенную значимость, зависнув на
мгновение, описывает в воздухе кривую, повторяющую выпуклость груди -
уклончиво и в то же время покровительственно, - и невозмутимо двигается
дальше.
"Наверное, теперь моя позиция ясна, - решает Паломар, - и недоразумения
исключены. Но вот не будет ли такой парящий взгляд в конце концов расценен
как высокомерие, недооценка сущности груди, ее значения, в определенном
смысле оттеснение ее на задний план, куда-то на периферию, как не стоящей
особого внимания? И грудь из-за меня опять оказывается в тени, как долгие
столетия, когда все были одержимы манией стыдливости, считали чувственность
грехом..."
Подобное истолкование не соответствует благим намерениям Паломара: он
хотя и представляет зрелое поколение, привыкшее ассоциировать грудь женщины
с интимной близостью, однако же приветствует такую перемену нравов - и