"Итало Кальвино. Паломар" - читать интересную книгу автора

поскольку видит в ней свидетельство распространения в обществе более широких
взглядов, и потому, что данная картина, в частности, ему приятна. Такую
бескорыстную поддержку и хотел бы выразить он взглядом.
Повернувшись, он решительно шагает снова к загорающей особе. На сей раз
взгляд его, порхая по пейзажу, задержится с почтением ненадолго на ее груди
и тут же поспешит вовлечь ее в порыв расположения и благодарности, которые
он ощущает ко всему - к солнцу, небесам, корявым соснам, дюнам, к песку и
скалам, к водорослям, облакам, к миру, обращающемуся вокруг вот этих шпилей
в ореолах света.
Что, конечно, совершенно успокоит одинокую купальщицу и исключит
возможность всяких недоразумений. Но она, увидев Паломара, вскакивает,
прикрывается и, фыркнув, поспешает прочь, с досадой поводя плечами, словно
подверглась домогательствам сатира.
"Мертвый груз традиции безнравственного поведения мешает по достоинству
оценивать и просвещеннейшие побуждения", - горько заключает Паломар.

Солнечная дорожка

Когда солнце клонится к закату, на морскую гладь ложится отблеск: от
горизонта к берегу протягивается слепящее пятно из зыбких бликов, синь же,
проступающая между ними сетью матовых прожилок, кажется темней. Лодки против
солнца превращаются из белых в черные и, будто бы разъединенные блещущими
крапинами, делаются меньше и бесплотней.
Для синьора Паломара, птицы поздней, это час вечернего заплыва. Он
входит в воду, отдаляется от берега, и отблеск принимает вид искрящейся
дорожки, пролегающей к нему от горизонта. Он плывет по ней, точней, она все
время впереди, когда он делает гребок, как бы отскакивает и к себе не
подпускает. Везде, куда ни вытянет он руку, морская гладь приобретает
тусклую вечернюю окраску, доходящую до самой полосы прибоя за его спиной.
Солнце опускается, и отблеск, прежде цвета белого каленья, делается
золотым, из золотого - медным. И куда бы Паломар ни плыл, он неизменно на
вершине золотого треугольника; дорожка следует за ним, указывая на него, как
часовая стрелка, укрепленная на солнце.
"Солнце удостоило меня особой чести", - было бы приятно думать
Паломару, а верней, его эгоистичному, обуреваемому чувством собственного
превосходства "я". Но другое - депрессивное, а может быть, имеющее
склонность к мазохизму - возражает: "Отчего же, каждому, за исключением
незрячих, чудится, что отблеск следует за ним; все мы постоянно находимся в
плену каких-то ложных ощущений и понятий". Подает свой голос третий, более
беспристрастный их сосед: "Так или иначе: я один из чувствующих, мыслящих
субъектов, способных и установить определенные отношения с лучами солнца, и
дать оценку и трактовку своим ощущениям и иллюзиям".
У каждого, кто в этот час плывет на запад и наблюдает световую полосу,
направленную в его сторону и гаснущую там, куда вонзается его рука, - у
каждого свой отблеск, имеющий такое направление только для него и движущийся
вместе с ним. По обе стороны его синева темнее. "Не есть ли темный цвет
единственная не обманчивая данность, общая для всех?" - задумывается
Паломар. Но ведь блестящая дорожка одинаково навязывает себя взору каждого,
ее никак не избежать. "Выходит, общее у нас именно то, что каждому дано как
исключительно его?"