"Н.Кальма. Книжная лавка близ площади Этуаль (Роман) (детск.)" - читать интересную книгу автора

что Остап все понимает лучше всех, что и он со мной все переживает. И
когда я уже совсем выдохлась и наревелась всласть и, распухшая от слез,
вылезла из-за спины Остапа, я увидела тебя.
Ты стоял у окна и делал вид, что зашел мимоходом.
- Ты чего здесь застряла? Не знаешь, что ли, что обедать пора? Теперь
нагорит нам от мамы!
А сам тянул меня за рукав и не смотрел на меня. А потом я узнала, что
ты дал в морду Каплуну и поругался в дым с Соболевским, и тебя
прорабатывали на бюро, и папу твоего вызывали. Кажется, ему даже грозило
увольнение из школы, и долго все это тянулось. Но об этом я узнала уже
позднее.


Письмо третье

Хоть у нас и недружный был класс, я все-таки любила, очень любила
нашу школу. А может, потому, что ты в ней учился и учил нас Сергей
Данилович? Как-то все вспоминаешь с нежностью: и щербатый пол в актовом
зале, и облезлые рамы на окнах, которые мы после сами окрасили, и коридор,
заставленный геранями и фикусами. Но больше всего я любила учителя
литературы Павло Ивановича Кучеренко. Голая, как коленка, голова, умнющие
маленькие глазки, сам весь коренастый, как дубок, и ручки коротенькие, и
смешной редкозубый рот, а нам он казался красивей всех красавцев, и ходили
мы за ним хвостом, и, если он что-нибудь предлагал и начинал: "Вот, други
мои, есть у меня одна придумка", - мы, еще не дослушав, орали всем
классом: "Замечательно! Давайте, давайте! Чудесная придумка!" И только
потом выслушивали, и, конечно, придумка оказывалась и впрямь отличной. То
это были "Шевченковские чтения", и мы с жаром учили стихи, читали
биографию и готовили доклады о жизни и творчестве Тараса. То -
общественный суд над Онегиным, и мы распределяли, кому быть прокурором,
кому защитником, кому свидетелями, и полегоньку, незаметно для самих себя,
заучивали наизусть чуть ли не всю поэму. То Кучеренко предлагал нам нечто
вроде "психологических портретов" - самим установить, кто у нас в классе
похож на Швабрина, а кто - на Гринева и почему, из каких черт складывается
это сходство. И ведь все не по программе, это мы уж сами установили, когда
однажды поинтересовались программой-минимумом для восьмых классов. И даже
самые отпетые из нас, которым и в голову не пришло бы почитать что-нибудь
вне уроков, и те заражались общим увлечением, и те оставались после
занятий, когда Павло Иванович обещал прочитать, как он говорил, "кусочек
чего-то замечательного". И смотрели как завороженные в редкозубый рот, из
которого вылетали изумительные пушкинские строки или толстовская проза.
Наверно, я и сейчас могу сказать наизусть предисловие к "Хаджи Мурату" о
бессмертии татарника. А может, в этих строках есть такое, что не дает
падать духом? Может, в каждом из нас есть цепкость и стойкость того
татарника? Ну да ладно, довольно литературностей. Кто-то стучится в дверь.
Наверно, Александр Исаевич пришел.


Письмо четвертое