"Феликс Кандель. Очерки времен и событий из истории российских евреев, том 2 " - читать интересную книгу автора

Храме и рассеянном по свету еврейском народе. Уже тогда говорили, что слава
его "велика в Польше, Берлине и во всех местах, где он странствовал". Затем
он вернулся в Вильно, превратил свой дом в дом учения и молитвы и почти
никуда не выходил оттуда до конца своей долгой жизни. Элиягу Гаон жил в
крайней бедности и, тем не менее, не захотел стать виленским раввином, чтобы
не отвлекаться на житейские проблемы и всецело заниматься изучением Торы.
Питался самой скудной пищей, спал не более двух часов в сутки и видел только
своих учеников, которые с благоговением ловили каждое его слово. Чтобы
дневной свет и уличные шумы не отвлекали от занятий, он закрывал днем ставни
и работал при свете лампы: "лицо обращено к стене, глаза к книге, а сердце -
к Небесам". "Только муками, - говорил Элиягу Гаон, - можно добиться
истинного знания". Даже со своими детьми он мало разговаривал и советовал им
такую же затворническую жизнь, чтобы не тратить время на внешнюю суету. Его
работоспособность была поразительной. "Если бы даже ангел с неба, - говорил
он, - открыл мне все научные истины, я бы не дорожил ими, раз они достались
мне без собственных усилий". Его авторитет был непререкаем, и самые ученые
раввины считали за честь стать его учениками. За праведный образ жизни его
называли "благочестивым", или "святым", а за мудрость и огромные познания в
талмудической науке он получил самый почетный титул, какой присваивали
только наиболее выдающимся ученым в еврейской истории - гаон. Гаон -
означает "величие", "гордость", "достоинство" (в современном иврите это
слово означает "гений"). По сей день его называют просто - "Виленский гаон",
и все уже знают, о ком идет речь. Он был гаоном Вильно - "литовского
Иерусалима", его славой и его гордостью.
Виленский гаон считал главным смыслом жизни изучение и исполнение
законов Торы. "Религиозные заповеди и обряды, - учил он, - составляют
проявление Божьей воли... Праведники не стремятся ни к приятному, ни к
полезному, а к тому, что по самой сущности своей есть добро, то есть к
исполнению заповедей Торы". Даже в день своей смерти он искренне сожалел,
что, покидая этот мир, не сможет уже их исполнять. Это было для него
наиболее возвышенным способом служения Богу, и за это он не требовал для
себя никаких наград. "Элиягу может служить Богу, - говорил он о себе, - и
помимо надежды на загробную жизнь".
Суровый к самому себе, он был не менее суров и к другим. В письме к
сыну он рекомендовал ему следить за поведением дочерей и наказывать их
"самым нещадным образом" за ослушание, ложь и другие проступки. Однажды в
его присутствии некий еврей непочтительно отозвался о раввинах прошлого. В
тот же день вольнодумца схватили, наказали ударами ремня, выставили в "куну"
на публичный позор, а затем вывели за черту города и велели убираться
подальше. Естественно поэтому, что Виленский гаон стал основным борцом с
хасидами - нарушителями того образа жизни, который он так строго соблюдал.
Отшельник и аскет, он был убежден, что "веселье и избыток пищи родят все
дурное", и потому, конечно же, не мог согласиться с принципом Баал Шем Това,
чтобы "человек старался всегда быть веселым и не печалью, а радостью служил
Творцу". Особенно возмущали Виленского гаона цадики - "посредники" между
Богом и человеком. А предпочтение молитвы изучению Закона у хасидов казалось
ему посягательством на саму сущность иудаизма.
Столкнулись друг с другом два противоположных мироощущения, борьба
между ними была неизбежной, - и эта борьба началась.