"Александр Кабаков. Весна-лето" - читать интересную книгу автора

умеряли его рост - под наблюдением конвойного с автоматом ППШ,
опущенным дырчатым стволом вниз, - без всяких косилок, косами, прямо
посаженными на короткие ручки, вроде шашек, изогнутых в обратную
сторону...

На кухне стоял приемник "Москвич", отделанный по закругленной
панели розовой пестроватой пластмассой. Если хорошо постараться, на
средних волнах, медленно перемещая по кругу тонкую красненькую
стрелку, можно было обнаружить особенный хрип, потом неземной какой-то
оркестр - и баритон: "This is the Voice of America. Jazz hour..."
Иногда в словах Виллиса Коновера (с которым потом, пятнадцать лет
спустя, то есть уже и пятнадцать лет назад, познакомился), иногда в
его словах можно было услышать имя и узнать таким образом, что это
оркестр Вуди Германа играет такую музыку, от которой возникает
картинка улетающей назад дороги, движение входит в душу, и летишь в
одной из тех хвостатых машин из журнала "Popular Mechanic", и длинный
узкий галстук закидывает ветер на плечо... В школе учили наизусть про
птицу-тройку. Потом любил Гоголя, разлюбливал, опять любил безумно - и
точно знал, что птицу-тройку выдумали в Штатах. О, бедная моя школа!

Пришла молодость, все продолжалось, и узкий галстук действительно
отдувало ветром, оркестры, старательно и прилично снимавшие Вуди
Германа и Каунта Бейси, гремели в торжественных залах дворцов культуры
под красными узкими и длинными полотнищами, извещавшими, что нынешнее
поколение советских людей будет, мать бы его так, жить при коммунизме,
- все было, но растения "веники" уже отшумели, и, если бы оказался
вдруг в их зарослях, они бы не достали и до колен.

Тут, видимо, и был тот самый рубеж между жизнью и жизнью, пустое
время молодости, тупое тренировочное время, однообразный пот и пыльные
маты не задевших души постелей, с прочитанными и вошедшими только в
подкорку книгами, с чувствительностью кожи слишком сильной, делающей
наслаждение быстрым и кратким, легко забывающимся в нескончаемых
повторениях... Боже, было ли это? Ну было, было. А зачем, Боже? Неужто
сейчас дано понять смысл и назначение?

Ломая красные, реже желтые, еще реже синие тюльпаны, катались по
пыльной даже весной степной земле, под ее грудью не было складок,
потому что была то еще не грудь, а сильно вспухший сосок, и резинка,
вытащенная из вздержки и связанная для тугости узлом, с трудом
пропускала руку, и пальцы обжигало обнаруженными как бы не на законном
месте волосами, тут все и кончалось. С этого все и началось.
Теперь можно иногда случайно, в самой неожиданной части города,
встретить немолодую женщину с пустым и озабоченным выражением лица,
которое проступает сквозь любой грим, оглянуться, кивнуть - и не
почувствовать ровным счетом ничего. Между жизнью и жизнью была
нейтральная полоса, а может, жизней было даже больше, чем две.
Вскрытие покажет, как принято выражаться, теперь уже вскрытие
покажет...