"Николай Журавлев. Живут три друга (Сб. "Необычные воспитанники")" - читать интересную книгу автора

Он стал осваивать станок.
Я часто виделся с Павлом, беседовал, помогал, чем мог, подбрасывал
деньжонок. Через три месяца новоприбывшая партия отработала "кредит" и
перешла на сдельщину: тут уж заработок стал зависеть персонально от
каждого. Из получки удерживали всего 34 рубля : за общежитие, питание,
остальное - в карман.
Станок Павел освоил быстро, к инструменту относился бережно, трудился
старательно и стал копить деньги. "Хочу приодеться", пояснил он мне.
Желание было законное, я сам так поступил и... однако не поверил ему.
Взгляд Павла по-прежнему оставался настороженным, он часто морщил лоб,
что-то обдумывал, бродил один по лесу. Несколько раз я пытался вызвать его
на "откровенный разговор", и все напрасно.
"Ходит с камнем за пазухой", решил я и удвоил к нему внимание. Павла
уже приметили в цеху, хвалили, зарабатывал он все больше и больше.
Казалось, все у него ладилось, но однажды я увидел его совершенно
расстроенным, вроде бы даже ошеломленным. Случилось это после общего
собрания, на котором разбирались конфликтные дела провинившихся
коммунаров. На чем больше всего попадались ребята? На выпивке. Трудно
сразу круто изменить свой образ жизни, особенно если в голове "ветерок
ходит".
Вот вчерашние заключенные по старой памяти и потягивали водочку. А у
нас в Болшеве стоило только учуять от кого-нибудь даже запах пива, как
сразу тащили "судить". С похмелья люди пропускали свою рабочую смену, это
тоже было причиной "привода" в конфликтную комиссию, состоявшую из семерых
воспитанников-активистов. Попадали туда еще за драки и воровство:
последнее у нас было редкостью и преследовалось жестоко.
Какие наказания применялись?

I. Предупреждение.
II. Выговор с предупреждением.
III. Денежный штраф от недельного заработка до месячного.
IV. Содержание на гауптвахте у шефов - в комендатуре ОГПУ на Лубянке от
двух недель до месяца.
V. Исключение из коммуны. Кто пришел в нее добровольно - отправляли на
все четыре стороны; кто был взят из тюрьмы - возвращали туда же.

Исключение из коммуны - было крайней мерой, и вот такой случай
произошел весной 1929 года на четвертый месяц пребывания Павла Смирнова в
Болшеве. В апрельский день в клубе "судили" вконец распоясавшегося парня
лет двадцати трех. Фамилии его я сейчас не помню, четыре с половиной
десятка лет прошло с того собрания, помню только - был он рыжий, с
раздвоенной верхней губой. Парень пьянствовал, сломал свой станок, без
отпуска уезжал в Москву, возвращался с деньгами: наверное, воровал. Раньше
он ширмачом был. Конфликтная комиссия доложила собранию свое решение:
никакие меры перевоспитания не действуют - не место ему в коммуне. Со
скамей из зала раздались восклицания: "Правильно!", "Пускай не позорит
нас!" Рыжий перед собранием стоял, небрежно отставив ногу, ухмылялся,
нагло отрицал факты, а когда услышал, что его исключают, улыбнулся, а сам
побелел. Казалось, он не поверил тому, что услышал.
- Как это? - сказал он. - Как это?