"Мор Йокаи. Сыновья человека с каменным сердцем" - читать интересную книгу автора

одно слово: "Акция! Акция!"
И дворянское собрание немедленно вынесло решение о применении
"фискальной акции" против нарушителя парламентской процедуры.
Однако это "интермеццо" не выбило Торманди из колеи и не нарушило даже
конструкции начатого им риторического периода. С полнейшим хладнокровием он
достал из бокового кармана портмоне, вынул оттуда сорок форинтов (таков был
установленный размер штрафа за подобный проступок), выложил их перед
комитатским казначеем и продолжал свои филиппики. При новом слишком сильном
выражении, допущенном Торманди, опять раздался голос Зебулона: "Акция!
Акция!"
На сей раз Торманди даже не прервал своей речи: он уже держал наготове
сорок форинтов, бросил их фискалу и продолжал говорить. Голос оратора гремел
и сотрясал своды зала до тех пор, пока его кошелек окончательно не опустел;
при последнем залпе крепких выражений оратор снял с пальца серебряное кольцо
с гербовой дворянской печаткой и, кинув его в залог казначею, заткнул тому
рот, получив таким образом возможность закончить свою грозную речь.
Это действительно была страшная по своей силе речь, и ее итогом явилось
ясно выраженное предложение принять сатмарские двенадцать пунктов.*
______________
* Сатмарскнй мирный договор был заключен в 1711 году после Поражения
национально-освободительного движения, руководимого Ракоци II (1676-1735).

Что это за сатмарские двенадцать пунктов? То были двенадцать звезд,
внезапно вспыхнувших на небе нашей политической жизни и озаривших своим
сиянием величавую силу, чье имя "его величество народ"!
Еще и сейчас сияют эти звезды.
А в те далекие времена они вдохновляли великую борьбу, охватывавшую
одну за другой все комитаты страны.
Всюду, где раздавались эти волшебные слова - "сатмарские двенадцать
пунктов", - они звучали сигналом к буре.
Последние слова Торманди утонули в шуме голосов. Справа и слева
непрерывно гремело "ура" и "долой", так что казалось, что стены ратуши
вот-вот рухнут.
Эти два столь противоположные по смыслу восклицания словно
уравновешивали друг друга.
Ридегвари, невозмутимый, как мумия, восседал на своем председательском
кресле с высокой спинкой и резными массивными подлокотниками. Он воспринимал
весь этот "ансамбль", как дирижер в опере, который заранее по раскрытой
перед ним партитуре знает, когда наступит черед "скерцо" или "аллегро",
когда должен вступить в поединок с тромбоном большой барабан; и лишь в
крайнем случае дирижер проявляет свое возмущение. если в кульминационный
момент, называемый па языке музыкантов "тинтамаре", большой барабан и
тромбон не выполняют с должным рвением его указаний.
Публика, правда, была вполне удовлетворена мощным звучанием оркестра,
но, по мнению маэстро, чего-то еще не хватало...
Кажется, Ридегвари искал кого-то глазами. Нашел наконец.
- Ну что, Салмаш? - спросил он через плечо у подкравшегося к его креслу
человека в темном.
- Беда, ваше превосходительство.
- В чем дело?