"Мор Йокаи. Венгерский набоб [H]" - читать интересную книгу автора

ногах, растирая ему ступни лоскутом фланели. Придворный пиит Дярфаш и
домашний шут Выдра встали рядом, гайдуки - поодаль, а борзая залезла под
кровать.
Шуты, гайдуки, крепостные девки и собаки - вот кто составлял свиту
одного из богатейших венгерских магнатов. И все народ отборный: гайдуки -
парни плечистые, девки - писаные красавицы, цыган - смуглее не сыщешь, а
поэт - из тех беспечнейших созданий, какие только водились когда-либо в
обеих Венгриях [так в прошлом столетии именовались иногда габсбургская
Венгрия и Трансильвания (Эрдей), до середины XVII века - самостоятельное
венгерское княжество].
Она исстари плодилась там, эта порода бескрылых двуногих, кого ремесло
поэтическое кормило заместо сапожного; кто вечно кочевал от одного магната
к другому, строча и печатая стишки поздравительные и благодарственные,
величальные и поминальные - вирши на все случаи жизни своего высокородного
мецената: на выборы его и назначения, на свадьбы, крестины, именины и дни
рождения, а равно похороны, позором покрывая славное звание поэта.
Несколько таких особей и доныне уцелело от добрых старых времен:
переползают из дворца во дворец, праздной лестью снискивая хлеб насущный.
Не больно-то он и сладок.
Мышь тем часом изжарилась. Сам корчмарь на громадном серебряном блюде
внес ее, всю обложенную струганым хреном, с листком петрушки во рту, что
твой поросенок.
Блюдо водрузили на середину стола.
Барин стал первым делом угощать гайдуков. Те молча отворачивались,
качая головами.
- Да вы мне хоть трактир весь в придачу пожалуйте с трактирщиком самим,
и то не притронусь, ваше высокоблагородие, - вырвалось наконец у самого
старшего из них.
Пришел черед поэта.
- Pardon [извините (франц.)], ваша милость, grazie! [спасибо (итал.)]
Лучше уж я мадригал напишу в честь того, кто ее съест.
- А ты, Выдра? Ну-ка, давай.
- Я, ваше благородие? - удивился тот, будто не поняв.
- Ну, чего испугался? Когда ты еще в таборе жил и бык у меня сбесился,
слопали же его небось.
- Как же, как же, и винцом бы запили, сбесись тогда еще и бочка у
вашего благородия. Было, было!
- Ну так чего же? Подходи, окажи кушанью честь!
- Да ведь на такую зверюгу и дед мой не хаживал!
- Утри деду нос!
- За сто форинтов - утру! - выпалил шут, ероша курчавые свои волосы.
Помещик извлек из кармана толстенный бумажник и раскрыл его. Несметное
число кареглазых ассигнаций выглянуло оттуда.
- За сто - так и быть, - косясь на туго набитый бумажник, повторил
цыган.
- А ну! Посмотрим.
Шут расстегнул свой фрак (ибо, к слову сказать, барин одевал своего
шута во фрак, очень уж чудным находя заморское это облачение, и вообще
частенько наряжал его по самой последней моде, по картинкам из венских
журналов, чтобы до упаду нахохотаться). Итак, цыган расстегнул фрак,