"Стефан Жеромский. Сизифов труд " - читать интересную книгу автора

веревки, волосы падали на лоб. С закрытыми глазами и разверстым, словно
пропасть, ртом, размахивая кулаком, точно колотя по шее невидимого
противника, учитель и вправду перекричал хор детских голосов и во всю мочь,
благим матом распевал:

Коль славен наш господь в Сионе...


II

В течение своего двухмесячного пребывания в школе Марцинек "достиг в
учении изумительных успехов".
Так сообщала в письмах родителям мальчика учительница.
Марцинек и вправду, умел уже читать (ясное дело - по-русски), писать
диктовку, решать "задачки" на четыре действия арифметики и приступил даже к
упражнениям в обоих разборах: этимологическом и синтаксическом.
Этим разборам пан Веховский уделял особое внимание. Ежедневно в два
часа пополудни он начинал урок с Марнинеком. Мальчик читал какой-нибудь
отрывок, затем рассказывал содержание прочитанного и делал это до того
смешно, так варварски калечил слова, что приводил в веселое настроение
самого учителя.
Тотчас вслед за чтением шли разборы, которые если и можно было с
чем-нибудь сравнить, то разве с упорными попытками строгать мокрое осиновое
дерево тупым ножом.
Подлинную трудность представляла для маленького Боровича арифметика.
Мальчуган соображал довольно хорошо, хотя и не слишком быстро, но
одновременно производить арифметические действия и овладевать тайной русской
речи было для него непосильным бременем.
В тот момент, когда он уже начинал понимать задачу в целом, когда уже
изумлялся и радовался наглядности счета, всё спутывали названия. Вместо
того, чтобы увлечь ум мальчугана понятным объяснением арифметических
действий, вместо того чтобы показать ему сущность предмета, в которой,
казалось бы, и было все дело, пан Веховский принужден был направлять все
усилия на то, чтобы запечатлеть в памяти ученика только названия различных
предметов. Начало формирования детского ума, который впервые овладевает
неизвестными доселе понятиями, этот воистину возвышенный акт, благородный
труд сознания был в Овчарах трудом непосильным, зачастую превращался в
подлинную и, что хуже всего, бесцельную пытку.
Когда маленький Борович случайно терял нить рассуждения, он машинально
повторял вслед за педагогом названия, сочетания и формулы. Подгоняемый
вопросами, понимает ли он, помнит ли, хорошо ли знает, он отвечал
утвердительно, а когда спрашивали по существу, отвечал наугад.
Случались дни, когда уроки, арифметики были для него непонятны с начала
до конца. Тогда его охватывал страх, проистекающий из полуосознанного
убеждения, что он лжет, что учится неохотно, что нарочно огорчает родителей,
совсем их не любит... И на лбу у мальчика проступал холодный пот, а мозг
словно облепляла корка засохшего ила.
Учитель уже уходил далеко вперед, говорил о другом, спрашивал о чем-то
новом, а Марцинек, переминаясь с ноги на ногу и сжимая колени, напряженно
вспоминал какое-нибудь слово, вдруг каменной глыбой свалившееся на пути его