"Джером Клапка Джером. Памяти Джона Ингерфильда и жены его Анны" - читать интересную книгу автора

заставляют совершить святотатство и помочь разрушению собственного храма.
Анна отдает распоряжения ласково, с самой очаровательной улыбкой, но
все же они остаются распоряжениями, и никому даже в голову не приходит
ослушаться их. Джон - суровый, властный, непреклонный Джон, к которому с тех
пор, как он 'девятнадцать лет назад окончил торговую школу Тейлора, ни разу
не обращались тоном более повелительным, чем робкая просьба, и который,
случись что-либо подобное, решил бы, что внезапно нарушились законы
природы, - неожиданно для себя оказывается на улице, спешит к аптекарю, на
мгновение замедляет шаги, недоумевая, зачем и для чего он делает, это,
соображает, что ему ведено сделать это и живо вернуться назад, изумляется,
кто посмел приказать ему, вспоминает, что приказала Анна, не знает, что об
этом подумать, но торопливо продолжает путь. Он "живо возвращается назад",
получает похвалу за то, что вернулся так быстро и доволен собой; его снова
посылают уже в другое место с указаниями, что сказать, когда он придет туда.
Он отправляется (ибо постепенно привыкает к тому, что им командуют). На
полпути его охватывает сильная тревога, так как, попытавшись повторить
поручение, чтобы убедиться, что правильно запомнил его, он обнаруживает, что
все забыл. Он останавливается в волнении и беспокойстве, размышляет, не
выдумать ли что-нибудь от себя, тревожно взвешивает шансы - что будет, если
он поступит так и это раскроется. Внезапно, к своему глубочайшему изумлению
и радости, он вспоминает слово в слово, что ему было сказано, и спешит
дальше, снова и снова повторяя про себя поручение.
Он делает еще несколько шагов, и тут происходит одно из самых
необычайных событий, которые случались на той улице до или после этого! Джон
Ингерфилд смеется.
Джон Ингерфилд с Лавандовой верфи, пройдя две трети улицы Крик-Лейн,
бормоча что-то себе под нос и глядя в землю, останавливается посреди
мостовой и смеется; и какой-то маленький мальчик, который потом рассказывает
об этом до конца своих дней, видит и слышит его и со всех ног мчится домой,
чтобы сообщить удивительную новость, и мать задает ему хорошую порку за то,
что он говорит неправду.
Весь этот день Анна героически трудится, и Джон помогает ей, а иногда и
мешает. К ночи маленькая больница готова, три кровати уже поставлены и
заняты; и вот теперь, когда сделано все возможное, они с Джоном поднимаются
наверх в его прежние комнаты, расположенные над конторой.
Джон вводит ее туда не без опаски, ибо по сравнению с домом в Блумсбери
они выглядят бедными и жалкими. Он усаживает ее в кресло у огня, просит
отдохнуть, а затем помогает старой экономке, никогда не отличавшейся особой
сообразительностью, а теперь совершенно обезумевшей от страха, накрыть на
стол.
Анна наблюдает, как он двигается по комнате. Здесь, где проходила его
настоящая жизнь, он, пожалуй, больше является самим собой, чем в чуждой ему
светлой обстановке; и этот простой фон, по-видимому, выгодно оттеняет его;
Анна поражена, как это она не замечала раньше, что он - хорошо сложенный,
красивый мужчина. И он вовсе не стар. Что это - неужели из-за плохого
освещения? Он выглядит почти молодо. А почему бы ему и не выглядеть молодо,
если ему всего лишь тридцать шесть, а в таком возрасте мужчина еще во цвете
лет? Анна недоумевает, почему она раньше всегда думала о нем как о пожилом
человеке.
Над большим камином висит портрет одного из предков Джона - того