"Сильви Жермен. Дни гнева " - читать интересную книгу автора

нее тонкими струйками и подчинило ее тихо и незаметно. Оно было безмятежным,
но стойким, как клочок небесной синевы, который не затмить ни тучам, ни
мгле. Но случилось это тоже из-за женщины. По милости женщины - Жены,
благословеннейшей среди всех жен. В благоговении перед Марией собственная
жизнь и жизнь близких виделись Эдме как непрерывное чудо, явленное
Пречистой. Уста, улыбка, слезы - все смешалось. Красота слилась с вечностью,
любовь - с милосердием, смерть - с Успением.
Оба дожили до глубокой старости - безумие держало их вне времени и не
давало умереть. Жизнь и смерть для них окончательно смешались. Так, в
затянувшемся забытьи, они оба жили на хуторе среди леса, покрывавшего
вздыбленный каменный гребень. Один - в начале, другая - в конце убогого
хуторка Лэ-о-Шен, такого крохотного, что начало и конец почти совпадали. Но,
как ни мало было расстояние от первого двора до последнего, они отстояли
друг от друга неимоверно далеко. Ибо даже в самых близких точках
пространства могут происходить вещи, способные навсегда разметать и
разгородить их.
Никакая ограда не защищала хутор, он был открыт всем ветрам и грозам,
снегам, дождям и страстям. Единственными границами его были лесные опушки.
Да и они, подвижные, легкопреодолимые, теснили хутор. Как безумие теснит
любовь в пределах сердца. Название крохотной деревушки не значилось ни на
какой табличке, существовало лишь для слуха. Его произносили, но никому
никогда и в голову не приходило начертать его буквами. Здесь жила горстка
людей, и, пока они ходили по бренной земле, стояла деревушка и имело смысл
неведомое большому миру название.
По воскресеньям и праздникам, в дни торгов и найма хуторяне спускались
в ближайшую деревню, где были церковь, мэрия, площадь и трактир, к ним же,
на верхотуру, в глухомань, редко кто забредал. Так редко, что люди из
поселка считали тамошних угрюмых жителей чуть ли не дикарями, а приходский
священник порой сомневался, доходит ли Божье слово в эти дремучие леса.
Однако оно доходило и туда, хотя и обремененное, словно вязкой дорожной
глиной, языческими суевериями, предрассудками и темной ворожбой. Вера здесь
сплеталась с мощными древесными корнями и ветвями, с корявыми стволами
дубов; ее, как листву раскидистых крон, трепали дожди и ветры.
В Лэ-о-Шен было всего пять дворов; пять незатейливых приземистых
строений, к которым лепились хлева и амбары, стояли в ряд вдоль дороги,
круто поднимавшейся от берега реки Кюр к Жалльскому лесу. Амбруаз Мопертюи и
двое его сыновей: Эфраим и Марсо - жили на первом снизу дворе, который
называли Приступком, он был как бы порогом, переступив который попадаешь в
глушь и нищету. И даже когда разбогатевший Амбруаз Мопертюи поправил и
надстроил Приступок, сделал его более приглядным, глушь и нищета за этим
порогом остались неизменными. Сразу после Приступка шел двор Фирмена
Фоллена, который жил с женой Адольфиной и детьми Роз и Туану. Дальше, около
заводи, где стирали белье, располагался Средний двор, которым владели Пьер и
Леа Кордебюгль с сыном Гюге. За ним - двор Гравелей, где жили Гийом и Нинон
Гравель с детьми. И, наконец, на самом подъеме, почти на опушке леса, как бы
на отшибе, располагался дом Эдме и Жузе Версле, у которых была единственная
дочка Рен. Их жилище называли Крайним двором. Все мужчины хутора были
лесорубами и скотоводами, а когда наступало время сплава леса по малым
речушкам в Йонну и по ней до Вермантона или Кламси, где сортировали
бревна, - еще и плотогонами. Женщины и дети помогали обрубать сучья, шкурить