"Август Ефимович Явич. Севастопольская повесть " - читать интересную книгу автора

валялись точно перемолотые корни деревьев.
Следом за Воротаевым из блиндажа вышел старик Терентий, колхозный
сторож. В свое время он не захотел уйти из колхозного сада и не покинул
моряков, когда сада не стало. На шее у него висел автомат, с которым он не
разлучался ни днем, ни ночью. Выпуклые, седые, косматые брови придавали его
бородатому лицу выражение недоброе, пряча, однако, удивительно ласковый,
заботливый взгляд поблекших от времени глаз.
- Прилег бы хоть на часок, Алексей Ильич! - сказал он. - Совсем, поди,
из сил выбился?
- А и лягу - все равно не засну. Устал, до того устал - спать не могу,
хочу, а не могу. Тьфу, черт, от этой воды порох во рту остается...
- Пороху тут, верно, пополам, можно сказать, со снегом, - согласился
старик.
Внизу, под горой, была ключевая вода, прозрачная и острая, не то что
эта теплая, мутная, горьковатая на вкус вода от подтаявшего снега. Но там
были немцы. Старик послушал, как рокочут немецкие танки под горой, и сердито
проговорил:
- Засуетился. Собака! Я его знаю, не впервой встречаемся. Что герман,
что фриц - один черт.
Раньше, когда сад был еще цел, старик по утрам приносил Воротаеву
корзину яблок, а ночью, когда налетала вражеская авиация, являлся за
"железным кивером".
- Лупцуют меня яблоки, Алексей Ильич! - жаловался он. - Прямо
невтерпеж, того и гляди башку мне пробьют. Тебе ничего, ты при орудии, а мне
без железного кивера никак нельзя. Я потому что беззащитный.
И Воротаев отдавал ему свою каску.
Но однажды, когда яблони стонали, мучаясь, по уверениям старого
Терентия, от изобилия, как кормящая мать от избытка молока, налетели
немецкие самолеты, и в какие-нибудь десять минут прекрасный сад исчез.
Яблоки и листья, точно стаи птиц, снялись с ветвей и улетели. А стволы,
черные, словно убитые молнией, и седые от яблочного сока, привалились друг к
другу. И тогда в хмуром свете раннего утра как-то сразу открылось, что
пришла осень с глубокой, подернутой паутинкой и оттого чуть рябящей синей
далью, и Севастополь приблизился и стал отчетливо виден, разрисованный
мрачной маскировочной краской, угрюмый и печальный.
Старик было собрался пойти с командиром в обход батареи, но старший
лейтенант приказал ему остаться на КП, пока спит корреспондент.
- Есть, товарищ командир! - разочарованно ответил Терентий.
Он снял с ветвей кустарника высохшие на морозе бинты, которые с вечера
выстирал в холодной воде с последним обмылком. Они затвердели и стучали, как
деревяшки.
В ночи раскатился орудийный залп, прямо и низко над головой с воем
пронесся снаряд. Старик инстинктивно отпрянул, но оступился и упал в
кустарник, который тоже дрожал.
- Что, отец? - обеспокоенно спросил Воротаев, склоняясь над стариком и
помогая ему встать. - Или слишком низко снаряду поклонился?
Старый Терентий смущенно молчал.
- Скажи пожалуйста, - произнес он виноватым голосом, - сколько это я
всякого грому слышал... Ведь это я с виду такой неказистый, а "Георгия" имел
и медаль за храбрость. Поверишь, Алексей Ильич, я лихо воевал. Раз двух