"Август Ефимович Явич. Севастопольская повесть " - читать интересную книгу автора

в ней ниточки от своих книг, вводит в нее своих героев - Вадима Корнёва,
Льва Озарнина.
И, говоря об Озарнине, своем "трагическом двойнике", он приоткрывает
некоторые тайны своего творчества. Оказывается, герой "Маленького романа" и
"Севастопольской повести" - второе "я" автора, и, рассказывая о нем, он
рассказывал о драматических страницах своей биографии - о своей первой любви
и последней войне.
Но Озарнин погиб на этой последней войне, а Явич жил еще почти сорок
лет, - и писал, писал до самого их излета. Он тяжело болел, но за рабочим
столом, перевоплощаясь в своих молодых героев, он чувствовал их чувствами, -
и забывал о недугах.
Он как бы жил в двух возрастах сразу: в одном - как человек, в другом -
как писатель. В нем - так испокон веку бывало с людьми искусства - как бы
сбылась мечта Фауста: сплавить мудрость с молодостью. Августу Ефимовичу было
79 лет, когда он умер, но последним сезоном его жизни была не бесплодная
зима, а долгий творческий август...


ЮРИЙ РЮРИКОВ

Путник, ты идешь в Спарту, передай
там, что мы лежим здесь, как
повелел нам народ.
Древняя эпитафия на братской
могиле

1. Перед рассветом

Незадолго перед рассветом старший лейтенант Алексей Ильич Воротаев,
командир зенитной батареи, пошел проверять посты сторожевого охранения.
Выйдя из теплого блиндажа, он сразу и резко ощутил кончиками пальцев сухой
февральский холод. Когда-то он ошпарил руки, с тех пор они были у него
крайне чувствительны к холоду.
Воротаев был измучен бессонными ночами, непрестанными атаками немцев и
тем душевным напряжением, в котором жил последние дни. И хотя он старался
держаться прямо, но невольно сутулился и оттого казался маленьким, даже
тщедушным.
По ночам немцы, как правило, избегали воевать. Оберегая себя от вылазок
окруженных русских моряков, они беспрестанно жгли ракеты, медленно оседавшие
по нескольку на каждом парашюте, как люстры. В мертвом свете ракет все
вокруг выглядело безжизненно и хаотично, и лицо Воротаева, давно не бритое и
оттого словно припухшее, казалось неживым.
Когда Воротаев пришел сюда, было еще лето. По склонам холма толпой
сбегали низкорослые, с выбеленными известью стволами яблони, а по ночам не
стихал топот падающих спелых яблок, особенно густой и быстрый, когда
стреляли пушки. Тогда чудилось, будто во тьме мечется невидимое стадо, то
убегая к подножию горы, то возвращаясь к ее вершине.
Теперь повсюду лежал черный от пороха снег, деревья торчали, как
воткнутые в землю головешки, все вокруг застыло в каком-то диком оцепенении,
словно после землетрясения: чернели трещины, воронки, на дне которых