"Август Ефимович Явич. Севастопольская повесть " - читать интересную книгу автора

африканский человек, исполосованный бичом...
- Он в ярме, как буйвол... - отрывисто и бессвязно бормотал Митя. - С
утра до ночи... а поет: "Земля моя пропитана слезой и кровью..." - Митя
запел необычайно тонким, рвущимся голосом.
Он ослаб и умолк и лежал, вытянувшись и прикрыв глаза, как мертвый,
пока новая судорога не потрясла его невероятно длинное тело, и тогда он
вновь начал жить, бредить, мучиться и предсмертно тосковать.
Бирилев исподлобья смотрел на него и думал с отчаянием, что вот так же,
как Митя Мельников, и вместе с ним страдает, мучается и кончается вся
батарея.
Вдруг темный, дрожащий огонек коптилки посинел, опал и, сбежав на самый
край фитиля и повиснув, как капля на кончике капельницы, принялся так
трястись и мигать, что у Бирилева дыхание захватило. Казалось, достаточно
малейшего движения воздуха, слишком пристального взгляда, чтобы огонек
погас. А Бирилев не мог отвести глаз, зачарованный видением агонии и смерти.
Но в самый последний момент огонек выпрямился, пожелтел и успокоился. Это
была последняя его передышка перед тем, как погаснуть.
Тогда Бирилев встал и поспешно шагнул вон из кубрика.
Им владела одна мысль, одно стремление - уйти отсюда, вырваться,
проскользнуть бесплотно, незримо сквозь кольцо окружения и уйти куда глаза
глядят, туда, где в этот ранний час спокойно мерцают бледнеющие звезды, поют
петухи и рассвет приходит в тишине, от которой не болят уши. И вдруг обмер,
покрывшись ледяной испариной.
"Куда же я? К немцам? С живого шкуру спустят. А в Севастополь
пробьюсь - расстреляют за трусость и дезертирство". От этой мысли на него
напал дикий страх.
Как затравленный, озирался Бирилев по сторонам. Все вокруг дышало
смертью: обнажившиеся из-под снега прошлогодние травы и листья, обугленные
деревья, голые обломки скал, покрытые мертвым сиянием ракет, кубрик, где
кончался Митя Мельников, погруженная во мглу низина, Севастополь под
темно-багровым небом...
Не обманываясь, не лицемеря, с опустошительной ясностью Бирилев
подумал: уйдет ли отсюда, спасется ли - он все равно погиб, ибо, если
уцелеет хоть один из батарейцев, узнается правда, а не останется живых
свидетелей, так мертвые будут преследовать его. Тогда Бирилев повалился на
землю, царапая и грызя ее и проклиная час своего рождения.

7. Последняя вахта

С чем сравнить последние минуты предрассветной вахты, когда все вокруг
беззвучно, неподвижно, сковано оцепенением и сном, когда тело бесчувственно,
мозг пустеет и кто-то нашептывает: спи, спи! - и воспоминания превращаются в
сновидения.
Уставясь на далекие холмы, окутанные редеющим сумраком, Федя боролся со
сном. Ему мерещилась во мгле та, которую он любил, он видел ее доброе лицо,
веселые глаза и нежный рот и слышал ее голос. Она тихо пела песню на слова
какого-то черноморского поэта:
Любимая, прощай!
Уходим в плаванье
Из нашей гавани.