"Вадим Ярмолинец. Куба или История моей мучительной жизни" - читать интересную книгу автора

звала моего брата. Мой брат не отвечал. Моя мама продолжала звать. Запах
остыл и начал таять, когда я, наконец, услышал, как Aнтосик слил воду в
туалете и стал громко и продолжительно сморкаться у отлива. Потом он
выглянул в окно и осмотрел окрестности. Голова у него, на фоне неба, была
совершенно черная. Увидев меня, он плюнул и сказал:
- Слышишь, это вот, одолжи сороковник до получки, а?
Я молчал.
- Эх ты, жмотяра, - сказал он, - каким был, таким и подохнешь.
Зазвенела посуда, и он отпрянул от окна. Я услышал, как он сказал:
- A чего рыба холодная, а?
- Остыла, чего, - недовольно проворчала моя мама. - Сейчас разогрею.

СЛЕДУЮЩAЯ ГЛAВA

Я нашел Виолу при выходе из станции сабвея на углу Пятой авеню и 34-й
улицы. Она стояла у входа в подземную клинику какого-то ортопеда и
выкрикивала: "Фри фут икзэм! Фри фут икзэм!". Укрываясь за никелированным,
зеркальным столбом, я наблюдал за ней, не решаясь подойти, позвать с собой.
Мне некуда было ее вести.
Вечером в общественном туалете на Томпкинс-сквер из осколка зеркала,
зацементированного в грязный белый кафель, меня долго и пытливо рассматривал
странный человек с впавшими небритыми щеками и воспаленными глазами. Я не
узнавал его.
На следующий день я увидел свою Виолу снова. Начиная с четверти
девятого утра она выкрикивала стихотворное: "Гет йор фит икземин фор фри!".
После обеда, намучавшись с навязшей в зубах фразой, она переставила слова и
кричала севшим, неузнаваемым голосом, от которого в горле у меня появился
ком: "Икземин йор фит эбсолютли фор фри!" Я подумал, что она рифмовала не из
стремления как-то отличиться на новом рабочем месте и тем более не из-за
поэтических склонностей (поэзии для нее не существовало), но только потому,
что это облегчало работу ее голосовых связок.
Около семи вечера она устало смолкла и, взглянув на часы, вошла в
клинику. Я невольно, видимо из безотчетно охватившего меня сопереживания,
крикнул со своего места за столбом вместо нее: "Гет ер фит икземин фор
фри!", но вовремя спохватился.
Через полчаса она вышла из клиники с плотным пакистанцем в черном
кожаном плаще, белых брюках и черных лакированных туфлях и направилась к
поезду линии "R". Пакистанец шел впереди, а она семенила сзади.
Я заночевал в переходе с 34-й на Пенн-стейшн в картонной коробке от
телевизора "Сони". Стерео, с экраном 32 дюйма по диагонали. Если бы я мог
рассчитывать на медицинскую помощь, я бы назвал свое состояние
предынфарктным. Как плохо, как одиноко мне было в ту ночь! Сквозь завесу
звуков: шумящих подо мной поездов, дребезжащих объявлений о подходящих к
станции составах, шарканья ног бродяг, слоняющихся в поисках пристанища, я
пытался вызвать в памяти ее голос. Я напрягался всем телом, стараясь
привести в движение некую неизвестную мне самому точку моего существа, из
которого во мне могло бы произрасти ощущение счастья прошлого, звук сухого
шелеста тростника, короткий девичий стон, оброненный на берегу медлительного
ручья с радужными пятнами мазута.
Прижимаясь к ровной и твердой поверхности картона, я пытался воскресить