"Вадим Ярмолинец. Куба или История моей мучительной жизни" - читать интересную книгу автора

в руках ощущение от прикосновения к ее телу. Ладони мои изнывали, мучаясь
памятью о мягких белых изгибах. Виола, сердце мое разрывалось от тоски, но
слезы не текли из моих глаз...
Под утро, когда я пребывал в тревожном полузабытье, так и не переросшем
в столь необходимый мне глубокий и здоровый сон, крышка коробки приоткрылась
и надо мной показалась голова моей двоюродной сестры Татьяны.
- Ну, как дела? - коротко осведомилась она.
- У меня все хорошо, но по моим расчетам сейчас ты должна находиться в
Израиле, - сказал я и добавил: - Перед отъездом в который ты утверждала,
что готова спать на последней помойке и есть гнилые бананы, только бы
убраться ко всем чертям из нашего постылого Кривого Рога.
Судя по всему, слова мои ей не понравились, и она с некоторым
напряжением в лице и голосе заявила:
- Видишь ли, Вова, Израиль - особая страна. Все места на помойках там
уже заняты. А коробки подобные твоей получают лишь ветераны гистардута в
качестве летних домиков. Это позволяет мне расчитывать, что я получу от тебя
эту несчастную коробку.
- Если каждому давать - сказал я, - поломается кровать.
Не успел я это произнести, как мое жилище было перевернуто вверх дном,
а сам я бесцеремонно вытряхнут из него. Надо мной моя сестра отсчитывала
мелочь двум здоровым детинам (не стану уточнять, какого цвета), которые,
получив свое, сложили аккуратно мой дом и понесли его под предводительством
сестры куда-то в сторону платформы лонг-айлендских поездов.
На месте моей Виолы в тот день появилась тощая чернокожая девчонка,
которая мерзким голосом и безо всяких стихов до рези в ушах кричала: "Фри
фут икзэм!".
Выйдя на улицу, я неожиданно обнаружил в кармане брюк, окончательно
потерявших всякий приличный вид и форму, визитную карточку своего шефа. Он
дал мне ее много лет назад, когда я, полный американских иллюзий, пришел
устраиваться на работу. По неясной для меня самого причине я набрал номер и,
когда сквозь шум уличного движения услышал его до желудочных спазмов
знакомый, торопливый голос ничего не слушающего и никого не слышащего
человека: "A? Кто это? A? A? A?", то ответил коротко, как отрезал: "Хуй на!"
и повесил трубку.
Этот короткий, но много значивший для нас обоих разговор, несколько
отвлек меня от моих горестей. День я провел за сбором банок из мусорных урн,
которые в тиснутой из супермаркета на Восьмой авеню тележке развез по другим
супермаркетам. Какая сволочь придумала, что один человек может сдать всего
лишь 20 банок единовременно? Правда, у меня была возможность сдавать банки
по 4 цента, а не по 5, одному хитрожопому пуэрториканцу, грузчику из
"Кей-Марта" в Ист-Вилледже, который наживается на таких фри-ленсерах, как я,
но я предпочел оставить этого паразита без комиссионных.
Сбор жестяной посуды - занятие не менее содержательное, чем заполнение
ненавистных бумажек, которое, слава Богу, осталось позади, словно в другой
жизни, вместе с тараканами, жадно ждущими крох, осыпающихся с моего бедного
бутерброда, вместе с такими же, как и тараканы, многочисленными, жадными и
вечно дышащими мне в затылок родственниками.
- Гоу джамп ин зе лейк энд факен дай! - горько подумал я о них.
В этот день я собрал около литра пива, которое сливал из недопитых
банок, выброшенных в урны возле автобусных остановок. Я не смешивал и пил