"Генри Джеймс. Пресса" - читать интересную книгу автора

шляпы, многоцветные ковры, расставленные островками столы и стулья - все в
высшей степени чиппендейл! - самих гостей и официанток им под стать. В
первый момент она подумала: "Раз я изобразила его в домашней обстановке,
теперь, само собой, надо подать его в клубе". Но вдохновенный порыв тут же
стукнулся о ее роковую судьбу, как оказавшаяся в четырех стенах бабочка об
оконное стекло. Нет, она не могла обрисовать его в клубе, не испросив
разрешения, а такая просьба сразу открыла бы ему, как слабы ее усики слабы,
потому что она заранее ждала отказа. Ей даже легче было, отчаявшись,
выложить ему начистоту все, что она о нем думает, лишь бы вновь не
выставлять напоказ, до чего сама она неудачлива, просто ничто. И
единственное, в чем за истекшие полчаса она находила утешение, было
сознание, что Маршал, видимо, полностью околдован ее спутником, так что,
когда они стали прощаться, чуть ли не кинулся к ней с благодарностями за
бесценную услугу, которую она на этот раз ему оказала, - явный знак того,
насколько бедняга потерял голову. Он, без сомнения, видел в Байте не только
чрезвычайно умного, но и благожелательного человека, хотя тот почти не
разжимал рта и лишь таращил на него глаза с видом, который при желании можно
было принять за оторопь от почтительности. С тем же успехом бедный
джентльмен мог увидеть в нем и идиота. Но бедному джентльмену в каждом
встречном и поперечном виделась "рука", и разве только крайнее нахальство
могло бы склонить его к мысли, что она, угрызаясь за прошлое, привела к нему
вовсе не искусника по части нужных ему дел. О, как теперь он будет
прислушиваться к стуку почтальона!
Все это предприятие вклинилось в кучу дел, которые по горло занятому
Байту требовалось переделать до того, как на Флит-стрит разведут пары, и,
выйдя на улицу, наша пара тут же должна была расстаться и только при
следующей встрече - в субботу - смогла, к обоюдному удовольствию, обменяться
впечатлениями, что составляло для обоих главную сласть, пусть даже с
привкусом желчи, в повседневном самоутверждении. Воздух был напоен
величественным спокойствием весны, дыхание которой чувствовалось задолго до
того, как представал взору ее лик, и, словно подгоняемые желанием встретить
ее на пути, они отправились на велосипедах, бок о бок, в Ричмонд-парк. Они
по возможности - свято блюли субботу, посвящая ее не Прессе, а предместьям
возможность же зависела от того, удастся ли Мод завладеть порядком
заезженными семейными колесами. За них шла постоянная борьба между целым
выводком сестер, которые, яростно нажимая на педали, гоняли общее достояние
в самых различных направлениях. В Ричмонд-парк наша молодая пара ездила,
если не вникать глубже, отдохнуть - отыскать тихий уголок в глубине парка,
где, прислонив велосипеды к одной стороне какого-нибудь могучего дерева,
привалившись рядом к другой, можно было наслаждаться праздностью. Но обоих
охватывало словно разлитое в воздухе волнение, опалявшее сильнее жаркого
пламени, а на этот раз Мод, вдруг сорвавшись, раздула его еще пуще. Хорошо
ему, Говарду, заявила она, быть умным за счет всеобщей "алчности к славе";
он смотрит на "алчущих" сквозь призму собственного чрезвычайного везения, а
вот она видит лишь всеобщее безучастие к тем, кто, предоставленный сам себе,
умирает с голоду в своей норе. К концу пятой минуты этого крика души ее
спутник побелел, принимая большую его часть на свой счет. Это воистину был
крик души, исповедь - прежде всего по той причине, что ей явно стоило усилий
побороть свою гордость, не раз ее удерживавшую, к тому же такое признание
выставляло ее продувной бестией, живущей на фу-фу. Впрочем, в этот миг она и