"Генри Джеймс. Пресса" - читать интересную книгу автора

точкой для дискуссии.
Байт слушал с удивлением:
- Какой дискуссии?
- Той, которую он тщетно ждал. Но, разумеется, никакой дискуссии не
последовало и не последует, как он ее ни жаждет, как по ней ни томится.
Критики ее не начинают, что бы о пьеске ни говорилось; и я сильно
сомневаюсь, что о ней вообще что-либо говорится. А ему по его душевному
состоянию непременно нужно хоть что-то, с чего начать спор, хоть две-три
строки из кого-нибудь вытянуть. Нужен шум, понимаешь? Чтобы сделаться
известным, чтобы продолжать быть известным, ему нужны враги, которых он
будет сокрушать. Нужно, чтобы на его "Корисанду" нападали за ее
"литературность", а без этого у нас ничего не получается. Но вызвать
нападки - гигантский труд. Мы ночами сидим - стараемся, но так и не
сдвинулись с места. Внимание публики, видимо, как и природа, не терпит
пустоты.
- Понятно, - прокомментировал Байт. - Значит, сидим в луже.
- Если бы. Сидим там, где осела "Корисанда", - на этой вот сцене и в
театральных уборных.Там и завязли. Дальше ни тпру, ни ну, никак не
сдвинуться с места - вернее, никакими усилиями не сдвинуть. Ждем.
- Ну, если он ждет с тобой!.. - дружелюбно съязвил Байт.
- То может ждать вечность?
- Нет, но с тихой покорностью. Ты поможешь ему забыть обидное
пренебрежение.
- Ах, я не из той породы, да и помочь ему можно лишь обеспечив
признание. А я уверена: это невозможно. Один случай, видишь ли, не похож на
другой, они совсем разные, этот прямая противоположность твоему
Бидел-Маффету.
Говард Байт сердито гмыкнул.
- Какая же противоположность, когда тебе его тоже жаль. Голову даю,
продолжал он, - ты и этого бросишься спасать.
Но она покачала головой.
- Не брошусь. Правда, случай такой же прозрачный. Знаешь, что он
сделал?
- Сделал? Вся трудность, насколько могу судить, в том и состоит, что он
ничего не способен сделать. Ему надо бить в одну точку. Пусть накропает
вторую пьеску.
- Зачем? Для него главное - быть известным, а он уже известен. И теперь
для него главное - это стать клиентом тридцати семи пресс-агентств в Англии
и Америке и, подписав с ними договор, сидеть дома в ожидании результатов и
прислушиваться, не стучит ли почтальон. Вот тут и начинается трагедия - нет
результатов. Нe стучится почтальон к Мортимеру Маршалу. А когда тридцать
семь пресс-агентств в необозримом англоязычном мире тщетно листают миллионы
газет, - на что идет солидный кус личного состояния мистера Маршала, - такая
"ирония" жестко бьет по его нервам; он уже смотрит на каждого как на
виноватого и взглядом, от которого бросает в дрожь. Самые большие надежды
он, разумеется, возлагал на американцев, и они-то сильнее всего его подвели.
Молчат, как могила, и с каждым днем все глубже и безнадежнее, если молчание
могилы может быть глубже и безнадежнее. Он не верит, что эти тридцать семь
агентств ищут с должной тщательностью, с должным упорством, и пишет им,
полагаю, сердитые письма, вопрошая, за что, так их и эдак, он, по их мнению,