"Генри Джеймс. Поворот винта" - читать интересную книгу автора

сложатся мои отношения с миссис Гроуз, с мыслью, которая, боюсь, угнетала
меня еще дорогой, в почтовой карете. Единственное, что при первых
наблюдениях могло заставить меня держаться настороже, было то
обстоятельство, что миссис Гроуз до крайности обрадовалась мне. Я в первые
же полчаса это заметила: она до такой степени обрадовалась, - дородная,
простодушная, некрасивая, опрятная, здоровая женщина, - что даже
остерегалась слишком проявлять свою радость. Тогда я даже слегка удивилась,
для чего бы ей это скрывать, и вместе с раздумьем и подозрениями это могло,
разумеется, встревожить меня.
Но для меня служило утешением, что ничто тревожное не могло быть
связано с таким воплощением счастья, как сияющий облик моей девочки,
ангельская красота которой, вероятно, более всего другого вызывала
беспокойство, заставившее меня до утра несколько раз подниматься и бродить
по комнате, пытаясь осмыслить всю картину в настоящем и будущем; следить в
открытое окно за слабыми проблесками рассвета, разглядывать те части дома,
которые мне были видны в окно, и, по мере того как рассеивались тени и
начинали щебетать первые птицы, прислушиваться, не повторится ли тот или
иной звук, менее естественный, который мне почудился, не вне дома, а внутри.
Была минута, когда мне показалось, будто я услышала далекий и слабый детский
крик; была и другая, когда я уже наяву, с полным сознанием, вздрогнула,
заслышав легкие шаги в коридоре, перед моей дверью. Но все эти фантазии были
слишком зыбки и потому сразу отвергнуты и отброшены мною, и только в свете
или, лучше сказать, во мраке иных последующих событий они вспоминаются мне
теперь. Смотреть за маленькой Флорой, учить, "формировать", воспитывать ее
слишком очевидно могло сделать мою жизнь счастливой и содержательной. В
покоях нижнего этажа между нами было условлено, что после первой ночи она,
разумеется, будет спать со мной в моей комнате, и ее маленькую белую
кроватку перенесли ко мне в спальню. Вся забота о Флоре отныне переходила ко
мне, и только на этот последний раз она осталась с миссис Гроуз единственно
потому, что мы приняли во внимание то, что я, несомненно, чужая Флоре, и
подумали о природной робости девочки. Вопреки этой ее робости, в которой она
призналась мне и миссис Гроуз откровенно и храбро, без всякого смущения и
неловкости, с глубокой и ясной кротостью рафаэлевского Младенца, позволяя
нам судить ее поступки и выносить решения, - вопреки всему этому я
предчувствовала, что она скоро полюбит меня.
Вот почему я успела привязаться и к самой миссис Гроуз - я видела, как
радует ее то, что я любуюсь и восхищаюсь моей воспитанницей, сидя с ней за
ужином при четырех высоких свечах, - а Флора, между этими свечами, в
нагруднике, на высоком стуле, весело смотрит на меня из-за своей чашки с
молоком и хлебом. Вполне естественно, о многих вещах мы могли говорить при
Флоре только темными и окольными намеками, обмениваясь изумленными и
радостными взглядами.
- А мальчик? Он похож на нее? Тоже такой необыкновенный?
Ребенку льстить не станешь.
- Ах, мисс, очень даже необыкновенный. - И она остановилась с тарелкой
в руках, просияв улыбкой на нашу маленькую подружку, а та переводила взгляд
с нее на меня. - Если уж вам эта понравилась!
- Да, ну так что же?
- А в нашего маленького джентльмена вы прямо влюбитесь!
- Мне кажется, для того я и приехала. Я ведь довольно легко увлекаюсь.