"Генри Джеймс. Поворот винта" - читать интересную книгу автора

слишком очевидной, отзывалась глубокой, постоянной болью в моем уже не
свободном сердце. Действительно, мы вместе отрезаны от мира, мы объединены
общей опасностью. У них нет никого, кроме меня, а у меня - что ж, у меня
есть они. Словом, это великолепная возможность. И эта возможность
представилась мне воплощенной в ярком образе. Я щит - я должна заслонять их.
Чем больше вижу я, тем меньше должны видеть они. Я начала следить за ними,
сдерживая и скрывая нарастающее волнение, которое могло, если бы затянулось,
перейти в нечто, подобное безумию. Как я теперь понимаю, спасло меня то, что
оно перешло в нечто совершенно иное. Оно не затянулось - его сменили ужасные
доказательства, улики. Да, повторяю, улики - с того самого момента, как я
приступила к действию.
Этот момент начался с полуденного часа, который я проводила в парке с
одной только младшей моей воспитанницей. Мы оставили Майлса дома лежащим в
глубокой оконной нише на большой красной подушке: ему хотелось дочитать
книгу, а я была рада поощрить такую похвальную наклонность в мальчике,
единственным недостатком которого бывала подчас крайняя непоседливость. Его
сестра, напротив того, с удовольствием отправилась на прогулку, и мы с ней
около получаса бродили в поисках тени, ибо солнце стояло еще высоко, а день
был чрезвычайно жаркий. Гуляя с Флорой, я снова убедилась, что она, как и ее
брат, умеет - у обоих детей была эта очаровательная особенность - оставлять
меня в покое, не бросая, однако, совсем одну, и разделять мое общество, не
докучая своим присутствием. Они никогда не бывали назойливы и все же никогда
не бывали невнимательны. Я же только наблюдала их самозабвенную игру вдвоем,
без меня: казалось, они увлеченно готовят какой-то спектакль, а я в нем
участвую как увлеченный зритель. Я входила в мир, созданный ими, им же
незачем было входить в мой мир, и мое время бывало занято только тем, что я
изображала собой какую-нибудь замечательную особу или предмет, которого в ту
минуту требовала игра, словом, удостаивалась высокого поста, веселой и
благородной синекуры. Я не помню, что мне пришлось изображать в тот день,
помню только, что я была чем-то очень важным и что Флора вся ушла в игру. Мы
сидели на берегу озера, и, так как мы только что начали изучать географию,
наше озеро называлось Азовским морем.
И вдруг до моего сознания дошло, что на другом берегу "Азовского моря"
кто-то стоит и внимательно наблюдает за нами. Это знание постепенно
накоплялось во мне очень странным отрывочным образом - необычайно странным,
помимо того, что все это еще более странным образом быстро слилось воедино.
Я сидела с работой в руках, изображая что-то такое, что могло сидеть, на
старой каменной скамье, лицом к озеру, и с этой позиции я начала убеждаться
мало-помалу, однако не видя этого прямо, в присутствии третьего лица на
некотором расстоянии от нас. Старые деревья, густые кустарники давали много
прохладной тени, но вся она была пронизана светом этого жаркого и тихого
часа. Ни в чем не было двойственности, по крайней мере, ее не было в моей
уверенности, возраставшей с минуты на минуту, что именно я увижу прямо перед
собой на том берегу озера, как только подниму глаза. В эти минуты они не
отрывались от шитья, которым я была занята, и сейчас я снова чувствую, с
каким усилием давалось мне решение не поднимать глаз, пока я не придумаю,
что же мне делать. В поле зрения была одна чуждая всему фигура, чье право
присутствовать среди нас я мгновенно и страстно отвергла. Я перебрала
решительно все возможное, говоря себе, что нет ничего естественнее появления
кого-нибудь из работников фермы или даже посыльного, почтальона, например,