"Юрий Яковлевич Яковлев. Балерина политотдела (повесть) " - читать интересную книгу автора

А Тамара уже развела руки и притопнула каблучком. Ее грудь поднималась и
резко опадала, но это было заметно только мне, в зале этого не видели. Она
шла между столами, и плечи, ее худенькие плечи были расправлены, головка с
пепельными, коротко подстриженными волосами гордо вскинута. На ней не было
ни длинной юбки, ни яркой блузы с широкими рукавами, ни звенящих монист.
Гимнастерка, солдатские сапоги, суконный буденновский шлем с малиновой
звездой. Нет, это была не цыганка, а молоденький боец-буденновец, после
боя решивший станцевать для товарищей. Раз рукой по каблучку, два... "Дядя
Паша, почаще!"
Я слышу это "почаще" и показываю дяде Паше кулак. Но он не видит
моего кулака. Прижался щекой к баяну и смотрит одним глазом, зорким,
внимательным, на который налезает густая рыжая бровь. Он как бы
прислушивается не к баяну, а к сердцу Тамары, выбирает ритм, чтобы не
загнать сердце.
В стороне еще никак не может отдышаться разбитая "тачанка". Шурик
сидит на скамейке. Уронил голову. Руки повисли вдоль тела. Но пусть
тачанку перевернуло взрывом, пулеметчик танцует, и, значит, тачанка жива.
Я смотрю то на Тамару, то на полкового комиссара. Тамара держится.
Полковой комиссар не бушует, неотрывно смотрит на танцующую девушку. Плечи
его опустились, и он, полковой комиссар, уже не старший начальник -
искусство уравняло его с рядовыми красноармейцами... Они сидят вокруг.
Притихли, покоренные искусством Тамары.
Я-то знаю, что здесь больше мужества, чем искусства. Только бы Тамара
не упала! Только бы... Эй, дядя Паша, кончай свою музыку! Если она упадет,
то уже больше не поднимется. Но я не смею крикнуть: "Хватит!", не смею
скомандовать: "Отставить!" Потому что, когда творится высокое искусство,
никто не вправе командовать.
Я закрыл глаза, а открыл их, только когда в зале снова зазвучали
аплодисменты. Тамара все еще стояла на месте, не в силах сделать шага.
Может быть, даже не слышала, как хлопают бойцы ложками по котелкам.
И только румянец - два поцелуя, размазанных по щекам, - военный
камуфляж вводит в заблуждение.
И тогда полковой комиссар вышел на середину столовой и поднял руку:
- Концерт окончен! Артистов - в госпиталь! Балетмейстеру -
благодарность!
Бойцы дружно захлопали, загрохотали ложками по котелкам. Сами того не
сознавая, они аплодировали приказу старшего начальника.
- А теперь расскажите, как вы додумались привезти на фронт детей, -
сказал полковой комиссар, когда мы остались одни. - И кто вам дал право
рисковать их жизнью?
Я молча смотрел в глаза комиссара и терпеливо ждал, когда он скажет
все, что, будь я на его месте, должен был бы сказать тоже. Когда же
полковой комиссар умолк, заговорил я:
- Вы считаете, что в городе, окруженном врагами, дети подвергаются
меньшей опасности? Или там не рвутся бомбы и снаряды? А сколько ребячьих
жизней уносит тихая голодная смерть? Тут мы их еще побережем. Подлечим.
Подкормим. Может быть, кое-кому спасем жизнь. А танцоры они превосходные.
- Ну, Корбут! Ну, балетмейстер! - воскликнул полковой комиссар и
заходил по кабинету.
Я почувствовал, что теперь он уже спорил не со мной, а с самим собой,