"Юрий Яковлевич Яковлев. Балерина политотдела (повесть) " - читать интересную книгу автора

как зверек-грызун, начал слабо скрести сухарь зубами. А я крутил ручку
патефона и испытывал почти физическую боль от странного безумия Левушки.
- А кто же ночью крутит эту машину? - сам не знаю почему, спросил я.
- Мама.
Я опустил руку. Патефон замолчал. Опьяненный неожиданной сытостью,
мальчик не заметил, что "Брызги шампанского" умолкли.
- Левушка, - сказал я, подходя к мальчику, - вставай, одевайся. Мы
поедем в больницу. Все будет в порядке.


Мы вышли на улицу. Это была темная узкая улица, которая одним концом
упиралась в Фонтанку. Я нес патефон. Вдруг завыли сирены.
Мимо нас пробежало несколько человек. Они бежали так медленно, что их
можно было обогнать обычным хорошим шагом. Они бежали скорее по привычке,
чем от страха.
Мы зашагали быстрее. Левушка еле волочил ноги, и у него сразу
появилась одышка: видимо, он мало двигался.
Когда мы очутились на набережной, я услышал хорошо знакомый мне
металлический шорох приближающегося снаряда. Звук усиливался с леденящим
нарастанием, и казалось, снаряд летит прямо в нас с Левушкой.
- Ложись! - скомандовал я мальчику.
Я бросил патефон и упал на мостовую, а Левушка сделал еще несколько
шагов и тоже упал. Снаряд разорвался близко. Послышался жалостный звон
разбитого стекла. Я хотел было подняться, но тут шарахнул второй. Он
разорвался в Фонтанке, подняв столб воды, и на набережную обрушился град
осколков льда. Третий снаряд разорвался далеко.
Я встал и подошел к мальчику.
- Левушка, вставай!
Не отозвался Левушка. Я перевернул его с живота на спину. Он смотрел
на меня неподвижными глазами.
- Левушка! Ле...
И тут я заметил рядом с его головой на снегу как бы маленький клочок
кумача. Я бережно поднял с земли мертвого мальчика и понес его, не
разбирая дороги. Я нес его как живого. Как спящего.
Репродукторы ожили, диктор объявлял отбой. Он столько раз повторял
слово "отбой", что мне казалось, что это Левушкин патефон крутит пластинку
с одним-единственным словом "отбой".
Я сильнее прижал к себе Левушку, словно хотел согреть его, запоздало
заслонить от смерти. Но смерть не приходит дважды.
Я похоронил Левушку, можно сказать, по всем правилам. За банку
консервов раздобыл гроб из неструганых досок. Положил его поудобней...
Когда в последний раз я глянул ему в лицо, то вдруг увидел прежнего,
довоенного Левушку: спокойного, сосредоточенного, как бы улыбающегося.
Смерть освободила его от страданий, забрала с собой не блокадного,
обезумевшего мальчика, а прежнего Левушку, которого я знал и любил.
Я сам заколотил крышку гроба - прибил три доски... Бросил горсть
родной ленинградской земли, жесткой, как железо. И пошел.

В двенадцать часов по ночам
Из гроба встает барабанщик.