"Андрей Яхонтов. Бывшее сердце (Главы романа)" - читать интересную книгу автора

(Что творили? Чем пробавлялись и какого джинна выпускали? Что собирались в
будущем пожинать?)
Некоторые воспринимали чехарду спокойно, но были и такие, кто пытался
выпрыгнуть из окна. Для большинства это был слом сознания. (С моей точки
зрения, все же странный: какая, в сущности, разница - спать с разными
через день или через минуту? Ведь давно нарушили все мыслимые заповеди,
перестали обращать внимание на подсказки природы.) Зато после преодоления
запрета перерождались. Делались размахайками, которым все равно и все
позволено, которым море по колено. Давали себе волю на полную катушку.
Отчубучивали жуть чего. Пошла пизда по кочкам! И какими счастливыми
выглядели! Вряд ли хоть одна из них - усвоив наши уроки - могла обрести
счастье в близости с постоянным партнером. На всю жизнь включалась в поиск
более сильных ощущений.
Очередного охотника на Людмилу сосватали уже за пять ящиков. (Он работал
на коньячном заводе). Людмила не сопротивлялась, не возражала. Уединилась
с новеньким; мы сидели на балконе, баловались шипучкой и шоколадом. Ждали,
и этот претендент, разочаровавшись, придет качать права. Нет, не выходил
несколько часов. Выполз из спальни на карачках и еле живой. "Такая шалава,
- говорит, - я от нее оторваться не мог. Лучшая баба, которая у меня была."
Каждому - свое, это точно. И вроде теоретически понятно. Но на практике -
непостижимо.

Намерение родителей определить меня в институт стало прологом еще одного
захватывающего бардальеро. Толстая до бесформенности и при этом не
лишенная шарма и завлекательности подруга матери (ее просили
порепетировать непутевого, наотрез не желавшего грызть гранит науки
абитуриента) начала бегать за мной, едва мы приступили к штудированию
хрестоматий и сборников по истории права. Я увиливал, уклонялся от
скучнейших бдений, но обладательница прекрасной атласной кожи и копны
крашенных в соломенный цвет волос, носившая экстравагантные наряды и яркие
платочки, была непреклонна: гонялась, преследовала по пятам, обрывала
телефоны, если трубку снимали отец или мать, настаивала на дополнительном
(крайне необходимом) цикле лекций и надзоре за кругом моего чтения. В
качестве наиболее действенной педагогической меры стала напяливать
короткие платьица и заплетать косички. Понимала ли, что выглядит нелепо?
Не могла не понимать. Но справиться с собой не умела. (Что подтверждает
давнее мое наблюдение: влюбившийся человек не просто болен, а поражен
тяжелейшим недугом, может быть, инфекцией, занесенной с другой планеты.
Этот влюбившийся как бы отсутствует в реальной жизни, ничего не видит
кроме предмета своей страсти, ничего не слышит кроме кажущегося ему
волшебным голоса, то беднягу бросает в жар, то в холод.) Мы таскались по
темным паркам, закоулкам, валялись на продавленных кушетках в квартирах ее
сослуживиц и приятельниц, уединялись в ванных, запирались, продев ножку
стула сквозь дверную ручку, в аудиториях, где за час до того сбрендившая
моя наставница разжевывала студентам, чем отличается римский донатизм от
римского же доминататизма. Извинительно, когда юные влюбленные занимаются
черт те чем на скамейках и газонах вдоль плохо освещенных аллей. То, что
выделывала, вытворяла моя перезрелая метресса, плохо укладывалось даже в
мою забубенную голову и уж вовсе не соответствовало солидному статусу и
возрасту вообразившей себя старшеклассницей профессорши.