"Андрей Яхонтов. Бывшее сердце (Главы романа)" - читать интересную книгу автора

тоже казалась грязной, а именно под душевые обтекающие струи. Феликс
наоборот предпочитал завлечь очередную простушку в тенистый сосновый или
еловый бор и, после состоявшегося перепихона, вправлял в требовавшее, по
его мнению, постоянной затычки дуплышко (вместо собственной обмякшей
кочерыжки) заранее припасенную шишку. Озадаченная дульцинея не могла взять
в толк, почему протекший сатир так долго из нее не выходит, а он,
сползший, отвалившийся в сторону, давился хохотом и кусал кулак, чтоб
ликующее ржание не прорвалось наружу.
Удачность соединения зависит от многих нюансов, от бесчисленного
количества факторов. Однажды привел в квартиру, которую снимала дворовая
братия, цыганочку-несовершеннолетку. Долго ее уламывал, носил подарки,
покупал мороженое. И она поддалась, согласилась. Дружки, которые в тот
момент оказались на кухне и хлебали ханку, подняли меня на смех. (Не могу
забыть ту квартиру. На плите постоянно кипел борщ, в холодильнике стояла
водка. Порой, с интервалом в минуту, приходили муж с любовницей, а потом
его жена с его же приятелем. И не сталкивались, потому что разбредались по
разным комнатам. Удивительная была квартира, в ней все обретали то, чего
алкали.) Сперва подвыпившие приятели стали подшучивать над кучерявостью
моей гостьи: завитушки ведь, наверно, не только на голове?; над дешевыми
браслетиками, которые окольцовывали ее хрупкие запястья; над мраморными
разводами вокруг шеи и трауром под ногтями. Я отвечал незлобиво: дескать,
за нас не волнуйтесь, и помоемся и причешемся. Но дружки вошли в раж,
придирались все остервенелее, с нескрываемым намерением задеть. Обозвали
цыганочку мартышкой, сказали, что от ее длинной юбки воняет ссаниной,
обещали водить по улице на веревке, чтоб танцевала под гармонь. Я чуть не
затеял драку, но девчонка меня удержала. Ушли в комнату, на диван,
потушили свет. Я лежал, вспоминал хищные лица, умышленные издевки. И не
мог. Ничего. Обида душила, клокотала в груди. Дружки же время от времени
постукивали в дверь. Специально мешали, напрашивались в помощники,
интересовались, сколько мы успели. Я бесился. Но что в состоянии был
поделать? Девчонка не сбежала лишь потому, что обещал ей хорошо заплатить.
Так и не получилось, хотя промаялись, не прекращая попыток, до утра.
Зато Людмилу дворовые живоглоты превозносили, она среди них котировалась
принцессой. Наперебой предлагали: "Продай!", "Уступи!"
Вернувшийся после короткой отсидки Гриша - остриженный, неуловимо
переменившийся, загорелый до глубины прорезавших его лицо морщин - очумел,
увидев ее. Посулил два ящика коньяка. Я согласился. Вечером отправились на
квартиру втроем. Напились, легли, Людмила - со мной, Гриша на краешек. В
момент, когда она подо мной перестала понимать, что с ней творю, я втащил
на нее Гришу.
Но и Гриша с ней не смог. "Пизда сухая, - жаловался он. - Я с такими не
умею. Поелозила бы чуть-чуть - ей цены бы не было." Подыскали следующего
желающего - за два ящика коньяка и два ящика шампанского. Распили вместе,
опять я лег с Людмилой, раззадорил, насколько было возможно, а потом
отлучился - якобы покурить, в соседней комнате уже ждал клиент.
Что с ней было после этого - трудно передать. Рыдала, заламывала руки.
Голосила, что покончит с собой. Успокоили, отпоили горячим чаем.
Потом поступали так со многими. Подменяли один другого в темноте или в
мгновения, когда дурехи делались над собой не властны, и тела их рассудку
не подчинялись.