"Рюрик Ивнев. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

А потом я стал секретарем Луначарского. Приемы велись в Зимнем дворце.
Жил я тогда на Лихтинской, и мне стали подаваться дворцовые лошади. Лошади
были парные, хотя я просил одноколку. И наркомы просили тоже подавать им
одноколку. Покрыты лошади были синими сетками.
Одно время секретаршей у Луначарского была Лариса Рейснер. Когда она
заболела, Луначарский и привез меня в Зимний. Вход был с набережной. Там у
него было две комнаты, в одной кабинет, а в другой - приемная. И была еще
столовая, куда в определенные часы царские лакеи, в перчатках, подавали
завтраки всем советским сотрудникам. Ели за круглым столом обыкновенные
вещи, но сервировка была прекрасная. Когда Лариса Рейснер заболела, я стал
исполнять ее обязанности, а потом, выздоровев, она вновь вступила в свою
должность. И тогда ее мать, жена профессора Рейснера, встретив меня однажды
и желая уязвить, сказала: "Лариса не будет работать больше. И вообще, надо
сказать, она не гонится за этими постами. Наши предки столько уже
властвовали, что мы устали от этого. Власть нам не нужна".
Сама она графиня Строганова какая-то.
В 1918 году в газете "Анархия" было помещено несколько моих статей.
Одна из них - "Стальной корабль" - была о Маяковском.[16] По поводу этой
статьи я с ним беседы не вел, но помнится, кто-то мне говорил, будто она
произвела хорошее впечатление. Действительно, если вы пишете в защиту, в тот
момент, когда вокруг человека все рушится, ясно, что такая статья вызывает
удовлетворение.
У нас с ним никогда не было столкновений, даже по поводу имажинизма, к
которому он относился отрицательно, но личных разговоров об этом я не помню.
А что касается отрывка из воспоминаний Шершеневича ("Уберите эту сволочь..."
и т. д.), этого эпизода я не помню. И даже знаю наверняка, что его не было.
Очень интересный человек был Велимир Хлебников. Я бывал у него в семье,
и нигде не видел такого беспорядка, как у Хлебникова, - нагромождение
каких-то атласов, книг, и все это было перемешано: и книги, и подушки, и
всякие вещи, и старые рваные газеты. Создавалось такое впечатление, что люди
не относились серьезно к своему быту, все это не суть важно.
У нас была замечательная поездка из Астрахани в дельту Волги. С нами
ездил Подъямпольский из наркомпроса по каким-то служебным делам. Небольшой
пароходик был отдан в наше распоряжение. Это было в 1918 году. Я пригласил с
собой Хлебникова. Плыли мы сутки, даже чуть больше.
О Маяковском с Хлебниковым я не помню, чтобы говорил. Да и вообще,
говорить конкретно с Хлебниковым было очень трудно. Есть один замечательный
документ, составленный Хлебниковым. Он его диктовал, а я писал. Это
называлось "К народам Азии!" - от лица как бы нашего мироощущения; что мы
преображаем мир, и как бы такие тезисы, воззвание, что ли, к народам Азии о
том, что за Азией будущее. Издано это не было.
Я всегда любил фотографироваться. У меня сохранилась фотография, где
сняты я, Есенин, Николай Бурлюк, Кульбин,[17] Георгий Иванов, В. Гнедов. А
Маяковского там, к сожалению, нет.
Встречаясь с Брюсовым, я никогда не слышал никаких враждебных
высказываний в адрес Маяковского, который не воспринимал Брюсова
по-настоящему, так как эмоционально они были совершенно разные. Маяковского
могло тянуть только то, что исходило из глубин, настоящее.
Очень любил Маяковского Михаил Кузмин. Я несколько раз слышал от него
положительные отзывы в разные годы. Несмотря на полную противоположность, он