"Рюрик Ивнев. Богема " - читать интересную книгу авторазащищаешь Советскую власть.
- А о чем статьи? - поинтересовался помощник. - Я их хорошо запомнил. - Лукомский улыбнулся. - В январе - "Вечно гонимая". Это против журналиста Философова, который в кадетской газетенке "Наш век" писал, что интеллигенция как социальная категория гонима вечно, при любом общественном строе. Потом появилась статья "Революция и общество", и тоже в "Известиях". В феврале напечатали "Великий свободный народ и великое свободное искусство". Но самая сильная, пожалуй, - "Великий гнев или великое кощунство?" - против патриарха Тихона, проклинавшего Советскую власть и призывавшего верующих бороться с ней. И о том, как нужна нам регулярная Красная армия, тоже ведь писал. - Лукомский с восхищением смотрел мне в глаза. Те же чувства выражал взгляд Лаврененко. Мне стало неловко. - Я вам не помешал? - спросил я конфузливо. - Нет, нет, мы покончили с делами и собираемся пить чай. Видишь, сколько сахару? Могу с тобой поделиться. - Спасибо, ты забываешь, что у нас собственное кафе. - Слышал, слышал, - проговорил Лукомский с усмешкой. - Как это - кафе? - переспросил Лаврененко. - Очень просто. "Общество поэтов", членом которого я состою, обратилось с просьбой в Моссовет разрешить нам открыть кафе-клуб. Там есть эстрада, бывают выступления. - Это на Тверской, кажется? - Да, на Тверской. - Я туда зашел случайно. Какое же это кафе поэтов? Притон - такое. Выскочил оттуда, точно из помойной ямы, - сказал Лаврененко. Мне стало неловко. - Это был обыкновенный день, вы попали не в день присутствия поэтов... Вход туда свободный. Посещают все, кто захочет. Иначе кафе лопнет. - Меня удивляет, - сказал Лаврененко, - как это Моссовет разрешил. - Брось, - засмеялся Лукомский, - нужно же поэтам кормиться. Я покраснел. Как и все, кому приходилось сталкиваться с Лукомским, я испытывал беспредельную симпатию к нему, но не любил людей, его окружающих, этих слишком прямолинейных фронтовиков, которым существование поэтов в момент гражданской войны в лучшем случае казалось забавой, в худшем - преступлением. Я наблюдал за Петром. В его движениях было столько простоты и очарования - ни одного лишнего жеста, ненужного слова. Может быть, Соня действительно... по-настоящему... Мелькнула шальная мысль, но я отогнал ее. Стало не по себе. Выпив стакан чая, Лаврененко поднялся и начал прощаться. - Уже? - спросил Лукомский, однако задерживать не стал. - Мне пора. Петр Ильич проводил его до дверей и, условившись о следующей встрече, вернулся обратно. Стакан, который он держал в руке, попал в полосу солнца и зажегся красным, похожим на кровь огнем. Я невольно вспомнил рассказы о подвигах Лукомского на фронте. Он проливал кровь, как воду, и все же в тысячу раз чище тех, кто ее не проливал. Как хорошо крепко и прочно знать, как знает Лукомский, что хорошо и что плохо, что надо и чего не надо, что |
|
|