"Рюрик Ивнев. Богема " - читать интересную книгу автора

защищаешь Советскую власть.
- А о чем статьи? - поинтересовался помощник.
- Я их хорошо запомнил. - Лукомский улыбнулся. - В январе - "Вечно
гонимая". Это против журналиста Философова, который в кадетской газетенке
"Наш век" писал, что интеллигенция как социальная категория гонима вечно,
при любом общественном строе. Потом появилась статья "Революция и общество",
и тоже в "Известиях". В феврале напечатали "Великий свободный народ и
великое свободное искусство". Но самая сильная, пожалуй, - "Великий гнев или
великое кощунство?" - против патриарха Тихона, проклинавшего Советскую
власть и призывавшего верующих бороться с ней. И о том, как нужна нам
регулярная Красная армия, тоже ведь писал. - Лукомский с восхищением смотрел
мне в глаза.
Те же чувства выражал взгляд Лаврененко. Мне стало неловко.
- Я вам не помешал? - спросил я конфузливо.
- Нет, нет, мы покончили с делами и собираемся пить чай. Видишь,
сколько сахару? Могу с тобой поделиться.
- Спасибо, ты забываешь, что у нас собственное кафе.
- Слышал, слышал, - проговорил Лукомский с усмешкой.
- Как это - кафе? - переспросил Лаврененко.
- Очень просто. "Общество поэтов", членом которого я состою, обратилось
с просьбой в Моссовет разрешить нам открыть кафе-клуб. Там есть эстрада,
бывают выступления.
- Это на Тверской, кажется?
- Да, на Тверской.
- Я туда зашел случайно. Какое же это кафе поэтов? Притон -
проститутки, темные личности, нерасстрелянные спекулянты, черт знает что
такое. Выскочил оттуда, точно из помойной ямы, - сказал Лаврененко.
Мне стало неловко.
- Это был обыкновенный день, вы попали не в день присутствия поэтов...
Вход туда свободный. Посещают все, кто захочет. Иначе кафе лопнет.
- Меня удивляет, - сказал Лаврененко, - как это Моссовет разрешил.
- Брось, - засмеялся Лукомский, - нужно же поэтам кормиться.
Я покраснел. Как и все, кому приходилось сталкиваться с Лукомским, я
испытывал беспредельную симпатию к нему, но не любил людей, его окружающих,
этих слишком прямолинейных фронтовиков, которым существование поэтов в
момент гражданской войны в лучшем случае казалось забавой, в худшем -
преступлением.
Я наблюдал за Петром. В его движениях было столько простоты и
очарования - ни одного лишнего жеста, ненужного слова. Может быть, Соня
действительно... по-настоящему... Мелькнула шальная мысль, но я отогнал ее.
Стало не по себе.
Выпив стакан чая, Лаврененко поднялся и начал прощаться.
- Уже? - спросил Лукомский, однако задерживать не стал.
- Мне пора.
Петр Ильич проводил его до дверей и, условившись о следующей встрече,
вернулся обратно. Стакан, который он держал в руке, попал в полосу солнца и
зажегся красным, похожим на кровь огнем. Я невольно вспомнил рассказы о
подвигах Лукомского на фронте. Он проливал кровь, как воду, и все же в
тысячу раз чище тех, кто ее не проливал. Как хорошо крепко и прочно знать,
как знает Лукомский, что хорошо и что плохо, что надо и чего не надо, что