"Рюрик Ивнев. Богема " - читать интересную книгу автора

можно и чего нельзя. Может быть, он ошибается, но лучше твердо знать и
ошибаться, чем не ошибаться, но не знать ничего. Перед Лукомским, крепким,
несокрушимым, спокойным, занятым по горло делами и в то же время не
суетящимся, я чувствовал себя маленьким, слабым и даже как будто
искалеченным, хотя был совершенно здоров.
Петр Ильич и не скрывал своего пренебрежения ко мне, но это было
какое-то особенное, необидное пренебрежение, в нем не было и тени
самодовольства, было простое, ясное сознание, насколько для данного момента
важнее и необходимее то, что делает он, чем то, чем занимаюсь я. И все же он
был по-своему привязан ко мне. Может быть, просто бессознательно для самого
себя отдыхал в обществе человека, который был полной противоположностью ему.
Кроме того, у нас был общий настоящий и большой друг - Павел Павлов,
взбалмошный, но прекрасный товарищ, которого я когда-то в кадетском корпусе
распропагандировал, толкнул на революционный путь, которым сам, однако, не
пошел. После окончания университета Павел окунулся в подпольную работу,
вступил в социал-демократическую партию, а я, увлекшись поэзией, отошел от
политики. Теперь Павлов командовал корпусом, но оставался таким же, как в
детстве, - доверчивым, скромным, бескорыстным и до смешного непрактичным в
денежных делах. Любовь к Павлову связывала нас какими-то невидимыми нитями.
Лукомский прошелся по комнате, держа в руках стакан, и остановился:
- Рюрик, у меня минут пятнадцать свободных. Прочти свои стихи.
- Нет, нет, - я почему-то покраснел, - сейчас не до стихов. Я к тебе по
делу... Только не удивляйся!
- По делу?! - улыбнулся Лукомский. - Уж не в армию ли хочешь?
- Что ты, - я натянуто засмеялся, - какой из меня красноармеец!
После этой шутливой реплики мне сделалось еще труднее приступить к
передаче письма. Мысленно выругал дружбу, эту тиранию, из-за которой
приходится переживать столько неприятных минут (гораздо больше, чем
приятных), но надо решиться.
- Тебе письмо, - бухнул я без предупреждения.
- Мне? - удивился Лукомский. - От кого?
- От одной поэтессы. - Я протянул Петру тонкий узкий конверт.
- Какой он... лиловый, - улыбнулся Лукомский, внимательно, должно быть
по привычке, прочел свою фамилию.
- Да... да... лилового цвета, - повторил я и подумал: "Что со мной?
Почему я так волнуюсь?"
И вдруг произошло то, чего я не ожидал.
Лукомский подошел вплотную и, смотря как-то насквозь своими не то
серыми, не то синими глазами (нельзя было разобрать - эти два цвета словно
боролись друг с другом), спросил слегка заглушенным голосом:
- А что... эта Соня... красивая девочка?
- Да... Она считается даже... как бы это сказать... ну, красавицей.
Лукомский повернулся по-мальчишески на каблуках и весело свистнул.
- Тогда пришли ее ко мне. - Немного помолчав, добавил: - Сегодня
вечером.
Я густо покраснел. Уверенный, что Лукомский не отнесется серьезно к
письму Сони, взялся выполнить ее поручение скорее как веселую шутку,
допустимую между друзьями, но сейчас, после того как Петр Ильич выразил
желание встретиться с ней, почувствовал в его тоне нечто необычное и испытал
такое ощущение, словно мои руки были запачканы чем-то липким.