"Рюрик Ивнев. Богема " - читать интересную книгу автораможно и чего нельзя. Может быть, он ошибается, но лучше твердо знать и
ошибаться, чем не ошибаться, но не знать ничего. Перед Лукомским, крепким, несокрушимым, спокойным, занятым по горло делами и в то же время не суетящимся, я чувствовал себя маленьким, слабым и даже как будто искалеченным, хотя был совершенно здоров. Петр Ильич и не скрывал своего пренебрежения ко мне, но это было какое-то особенное, необидное пренебрежение, в нем не было и тени самодовольства, было простое, ясное сознание, насколько для данного момента важнее и необходимее то, что делает он, чем то, чем занимаюсь я. И все же он был по-своему привязан ко мне. Может быть, просто бессознательно для самого себя отдыхал в обществе человека, который был полной противоположностью ему. Кроме того, у нас был общий настоящий и большой друг - Павел Павлов, взбалмошный, но прекрасный товарищ, которого я когда-то в кадетском корпусе распропагандировал, толкнул на революционный путь, которым сам, однако, не пошел. После окончания университета Павел окунулся в подпольную работу, вступил в социал-демократическую партию, а я, увлекшись поэзией, отошел от политики. Теперь Павлов командовал корпусом, но оставался таким же, как в детстве, - доверчивым, скромным, бескорыстным и до смешного непрактичным в денежных делах. Любовь к Павлову связывала нас какими-то невидимыми нитями. Лукомский прошелся по комнате, держа в руках стакан, и остановился: - Рюрик, у меня минут пятнадцать свободных. Прочти свои стихи. - Нет, нет, - я почему-то покраснел, - сейчас не до стихов. Я к тебе по делу... Только не удивляйся! - По делу?! - улыбнулся Лукомский. - Уж не в армию ли хочешь? - Что ты, - я натянуто засмеялся, - какой из меня красноармеец! передаче письма. Мысленно выругал дружбу, эту тиранию, из-за которой приходится переживать столько неприятных минут (гораздо больше, чем приятных), но надо решиться. - Тебе письмо, - бухнул я без предупреждения. - Мне? - удивился Лукомский. - От кого? - От одной поэтессы. - Я протянул Петру тонкий узкий конверт. - Какой он... лиловый, - улыбнулся Лукомский, внимательно, должно быть по привычке, прочел свою фамилию. - Да... да... лилового цвета, - повторил я и подумал: "Что со мной? Почему я так волнуюсь?" И вдруг произошло то, чего я не ожидал. Лукомский подошел вплотную и, смотря как-то насквозь своими не то серыми, не то синими глазами (нельзя было разобрать - эти два цвета словно боролись друг с другом), спросил слегка заглушенным голосом: - А что... эта Соня... красивая девочка? - Да... Она считается даже... как бы это сказать... ну, красавицей. Лукомский повернулся по-мальчишески на каблуках и весело свистнул. - Тогда пришли ее ко мне. - Немного помолчав, добавил: - Сегодня вечером. Я густо покраснел. Уверенный, что Лукомский не отнесется серьезно к письму Сони, взялся выполнить ее поручение скорее как веселую шутку, допустимую между друзьями, но сейчас, после того как Петр Ильич выразил желание встретиться с ней, почувствовал в его тоне нечто необычное и испытал такое ощущение, словно мои руки были запачканы чем-то липким. |
|
|