"Рюрик Ивнев. Богема " - читать интересную книгу автора

поэт, никогда не будет оплевывать поэзию, как это делают всякие
Хабиас-похабиасы и все, которые хотят замаскировать бездарность. Запомните:
маскарады не бесконечны, их век - одна ночь или день!
Мандельштам резко поднялся, считая, что беседа окончена. Он посмотрел
на недопитый чай и направился к выходу. В это время я входил в буфет, и мы
столкнулись.
- Осип Эмильевич, куда вы?
- Милый Рюрик, если б у меня был дом, я сказал бы, что иду домой.
Я засмеялся.
- Но вы же где-то ночуете?
Мандельштам ответил:
- Иметь крышу над головой не означает, что ты имеешь дом. По правде
говоря, сейчас ни у кого нет дома, мы все кочуем, как цыгане. Но только без
их веселья и песен. Наши шатры - комнатки в уплотненных квартирах буржуев и
немногих аристократов, оставшихся здесь. Они готовы нас утопить в ложке
воды, но, к счастью для нас, у них осталась только вода, а все серебряные
ложки они выменяли на муку и сахар.
- А диспут? - Я улыбнулся, прекрасно понимая, что Мандельштама он не
интересует.
Осип Эмильевич ответил:
- Завидую вам, Рюрик, вы все это принимаете всерьез или только делаете
вид. Почему Толстой, Диккенс, Достоевский, Флобер не занимались диспутами?
Они сидели и писали, лежали и писали, гуляли и размышляли. Вы все это не
хуже меня знаете, но, очевидно, театр любите больше.
Он улыбнулся той улыбкой, которой никогда не улыбался посторонним, -
теплой, детской, неповторимой. Затем простился и вышел на улицу. В это время
ко мне подошел молодой поэт Николай Берендгоф.
- Рюрик Александрович, я принес вам новые стихотворения, это уже после
книги "Цель смелых".
- Слышал о ней. Вы должны гордиться. Книга понравилась Борису
Пастернаку.
- Я чуть в обморок не упал, когда об этом узнал, - ответил Николай. -
Теперь мне хочется, чтобы этот сборник понравился всем.
Я улыбнулся и вспомнил в эту минуту о Борисе Леонидовиче, с которым
одновременно начал печататься во многих футуристических сборниках, не будучи
знакомым лично. А первая наша встреча произошла недавно в Москве. Но стихи
его мне нравились всегда. При встрече меня поразила его манера
разговаривать - порывистая, состоящая из недомолвок и как бы нанизанных друг
на друга фраз, сталкивавшихся и мешавших друг другу, но иногда
выстраивавшихся в колонну и ослеплявших блеском и глубиной мысли. Это особое
свойство одаренных натур не было для меня новинкой. Таким качеством обладал
и Андрей Белый, но у него в последнее время оно доходило до смешного.
Пастернак всегда был одинаков. Он не играл, но в нем играло все: глаза,
губы, брови, руки. Он всегда был напряжен, как струна, и не умел держать
себя просто. Для него было мучительно говорить обыденные вещи, он боялся
простых, ничего не значащих разговоров, старался от них убежать. Это не
значит, что он любил разглагольствовать, напротив, это так же его отвращало,
он был ежеминутным строителем, архитектором разговора, раскладывал слова,
как никто, заставлял их звучать, переливаться всеми красками радуги, быть
обычными и в то же время не похожими на те, которые произносят остальные