"Егор Иванов (Игорь Елисеевич Синицын). Честь и долг (Трилогия "Вместе с Россией", Книга 3)" - читать интересную книгу автора

"Если бы бог дал знать это!.. Или предостерег от серьезных ошибок..." -
задумчиво вымолвил Михаил Васильевич. А Михаил Саввич, зная набожность
начальника, решил, видимо, подмазаться к нему.
"Верующие не должны смущаться ошибок, ведь они знают, что все будет
исправлено в любом случае божественной волей..."
"Верно вы сказали, Михаил Саввич, действительно только и живешь
надеждой на эту высшую волю. А вы, наверное, и не очень веруете?" -
обратился Алексеев ко мне.
"Какой разведчик не верит в свою судьбу?" - попытался я отделаться
шуткой.
Алексеев помолчал, словно переваривал мои слова, а затем убежденно,
проникновенным голосом сказал:
"А я верую, глубоко верую в бога, а не в какую-то слепую судьбу. Вот
вижу, знаю, что война кончится нашим поражением, что мы не можем кончить ее
чем-нибудь другим, но, вы думаете, меня это охлаждает хоть на минуту в
исполнении своего долга? Нисколько, потому что страна должна испытать всю
горечь своего падения и подняться из него рукой божьей помощи, чтобы потом
встать во всем блеске своего богатейшего народного нутра..."
"Вы верите в богатейшее народное нутро?" - задал вопрос Пустовойтенко.
"Я не мог бы жить ни одной минуты без такой веры. Только она и
поддерживает меня в моей роли и в моем положении... Я человек простой, знаю
жизнь низов гораздо больше, чем генеральских верхов, к которым меня
причисляют по положению. Я знаю, что низы ропщут, но знаю и то, что они так
испакощены, так развращены, так обезумлены всем нашим прошлым, что я им
такой же враг, как вы, Михаил Саввич, как вы, как мы все..."
"А разве мы не одержим победы вкупе с нашими союзниками?" - бросил я.
"Нет, союзникам надо спасать только себя и разрушить Германию. Вы
думаете, я им верю хоть на грош? Кому можно верить? Италии, Франции,
Англии?.. Нет, батюшка, вытерпеть все до конца - вот наше предназначение,
вот что нам предопределено, если человек вообще может говорить об этом... -
Алексеев помолчал, потом продолжал без наших вопросов, как свое, глубоко
наболевшее: - Армия наша - наша фотография. Да это так и должно быть. С
такой армией, в ее целом, можно только погибать. И вся задача командования -
свести эту гибель к возможно меньшему позору. Россия кончит крахом,
оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломить... Вот
тогда, тогда мы узнаем ее, поймем, какого зверя держали в клетке. Все
полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором
и тряпками".
"Если это так неотвратимо, то, может быть, лучше сейчас же принять меры
к спасению самого дорогого?" - поднял голову Пустовойтенко.
"Мы бессильны спасти будущее, никакими мерами этого нам не достигнуть.
Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда же все
начнет валиться... А валиться будет бурно, стихийно. Вы думаете, я не сижу
ночами и не думаю хотя бы о моменте демобилизации армии после прекращения
военных действий? Ведь это же будет такой поток дикой отваги разнуздавшегося
солдата, которого никто не остановит. Я докладывал об этом несколько раз в
общих выражениях; мне говорят, что будет время все сообразить и что ничего
страшного не произойдет: все так рады будут вернуться домой, что ни о каких
эксцессах никому и в голову не придет... А между тем к окончанию войны у нас
не будет ни железных дорог, ни пароходов, ничего - все износили и изгадили