"Юрий Иваниченко. В краю родном, в земле чужой" - читать интересную книгу автора

человека, рядом с которым она чувствовала себя первоклашкой, но почему-то
наслаждалась этим чувством. Нет, все неправда - потому что хотела, до
онемения, до пронзительной слабости в ногах, обнять, прижаться к этому
мягкому, доброму телу, вдохнуть запах, почувствовать нежную тяжесть - и
вкус губ...
Тачки в Москве перестали ловиться еще зимой. Разве что на "капусту",
но тратить считанные зелененькие на такое Танин бюджет никак не позволял.
Татьяна вскользнула в троллейбус и пристроилась у окошка. Слушала
вполуха, как старушенции костерят Попова и Горбачева, а сама сторожко
оценивала всех, кто вошел вслед за нею на этой остановке.
Непохоже.
Умом Татьяна понимала, что "похоже" быть и не должно, что если
драгоценный Сашенька и приклеит к ней топтыжку то наверняка не вычисляемого
ни с первого, ни со второго взгляда, не традиционное - серую личность с
чуть более аккуратной, чем у прочих, стрижкой, неброско одетую и с
профессионально-крепким телом. И все-таки старалась угадать, распознать,
очень внимательно посмотрела на пересадке, кто последовал за нею через
перекресток, вскочила в троллейбус последней - и вышла на остановку раньше.
А там - дворами, цепко фиксируя номера машин, стоящих у подъездов и
проезжающих между домами.
Подъезд; старушки - увы, все те же. Скоро, наверное, они начнут
здороваться.
Лифт.
На площадке - никого.
Еще в кабинке лифта Татьяна выудила ключи и, преодолев пять метров
гулкого бетона, двумя стремительными и безошибочными движениями открыла
замки.
За дверью можно и посмотреть на часы. До прихода
Вадима, если все нормально - не меньше пятнадцати минут.
Выскользнула из платья и белья, мельком взглянула в зеркало на себя -
нагую, гибкую, длинную, - и набросила купальный халат.
Успела согреть чайник и стереть пыль, неистребимую пыль,
скапливающуюся здесь, неподалеку от проспекта, котельной и автобазы, с
неизменным постоянством, и еще раз вымыть руки.
Замок щелкнул - пришел Вадик.
Прильнула всем телом, быстро-быстро прикасаясь губами к щекам, к
переносице, хранящей вмятину от оправы, колючей короткой бороде, к губам,
размягчающимся от поцелуев. Запах улицы и дареного ею самой одеколона,
табака и тела, сложный и до визга родной запах Вадика.
Таня едва смогла дождаться, пока он примет душ и, замедляя движения,
склонится к ней.
Так знакомо и так волнующе - ласка его губ, прикасающихся к шее,
мочкам ушей, впадинкам у ключиц, губ, ощупывающих и вдруг почти болезненно
захватывающих сосок, языка, скользящего по выпуклостям и изгибам тела, по
животу и ногам, касания его рук к плечам, спине, попке - до тех пор, пока
все ее тело не исчезает, не замещается страстью, каждое движение, каждое
прикосновение, каждое проникновение растворяет реальность, и вот уже она -
не она, а стонущий ком наслаждения, и все горячее и ближе небо, и
взрываются фейерверки, и нет никого, только сладкая бездна, и ледяные угли
под босыми ступнями, и медленно струится в холодной истоме женственная