"Юрий Иваниченко. Ответная реакция" - читать интересную книгу автора

станции такой мощности полагается трехкратно резервировать по
электропитанию... Это в проекте. Но фактически-то никакого резервирования
не было. Сначала "сильно быстро строили", а потом все не хватало времени и
денег протянуть новую линию: заедала сверхсрочная работа. И теперь, на
случай отключения мирзоевской линии, транзита через опытную станцию,
компрессорную можно было питать только через старую Восточную линию,
пропускающую всего десять мегаватт. Перегружать "старушку"-линию нельзя:
она и в нормальном режиме работает ненадежно... Нет, ее надо было
оставлять в режиме, подключать на нее газокомпрессорную, а все, что надо
Мирзоеву, дать на его глубокий ввод. И при устойчивой работе все
получалось вроде бы гладко... Но была - никуда не денешься - вероятность
того, что Восточная линия, слабенькая и который год работающая
вполнагрузки, откажет, и тогда придется срочно-срочно снимать
дополнительную нагрузку: либо с компрессорной, либо с Шаймергена. Глубокий
ввод не вытянет двоих. Срочно кого-то придется отключать, пока не
."вылетит" окончательно этот участок магистральной линии и не начнется
аварийный развал всей системы...
Сигарета обожгла губу.
Хан отбросил окурок и осторожно потрогал кончиком пальца обожженную
кожицу... И вспомнил, замерев, телепередачу о катастрофической засухе в
Северной Африке. Вспомнил вереницы изможденных людей, бредущих по пескам,
белые костяки верблюдов и лошадей, как остовы разбитых шлюпок в песчаном
море, вспомнил городок, заносимый песками и карабкающийся все выше,
опираясь на свое же, погребенное пустыней, тело... И голос то ли диктора,
то ли Мирзоева: "Пустыня наступает..."
Хан поежился - ночь выдалась прохладной - и вернулся в комнату. Разделся и
сказал то ли себе, то ли спящей красавице Айше:
- И все равно, не может быть, чтобы этот фанатик оказался прав. Он просто
свихнулся на, этой пустыне. У него с нею личные счеты.
И уснул. Но проснулся рано, едва накатил стремительный южный рассвет, и
вскочил с мыслью:
"А ведь обманет, чертов азиат!"
Эта мыслишка так и эдак прокручивалась в голове весь рабочий день, и к
вечеру, когда Толя, побывав еще раз у Мирзоева, возвратился к себе, на
диспетчерский пункт, переросла почти в уверенность. Нет, не зря улыбался
Мирзоев...
Но сначала, правда, был Шаймерген, угрюмые крутые лбы барханов,
изборожденные ветровой рябью, пляшущие над ними струйки песка,- а как они
тянулись и словно ощупывали "уазик"... И текли песчаные ручьи, и бился в
динамике свист и грохот помех...
Хан даже подумал, что и в самом деле трудно не вообразить невесть-что, и
порадовался, что к утру этому чертоплясу придет конец...
Но тут же сообразил: "Завтра, если эксперимент пройдет удачно и Шаймерген
превратится в ровное каменное поле, ничто не помешает Мирзоеву вызвать
комиссию из своего института или даже из Академии, показать все как есть и
записать открытие на себя одного, не припутывая какого-то там начальника
РЭС... А если попробую дать ход письменному договору, еще и обвинит меня в
шантаже и принуждении к соавторству: с этой ученой публикой держи ухо
востро... Даже в наш первый разговор в поганеньком портфеле мог оказаться
хороший диктофон, а пользоваться техникой Мирзоев умеет..."