"Вячеслав Иванов. Перевернутое небо (Записки о Пастернаке, окончание)" - читать интересную книгу автора А встреча их у меня 21 августа 1959 года оказалась "невстречей" из-за
нескольких полуслучайностей. За Анной Андреевной должен был в Москве заехать шофер моих родителей и завезти ее сначала на дачу к Пастернакам, а потом уже на нашу (соседнюю). Видимо, он не понял или спутал, машина приехала к нам, и Анна Андреевна, тяжело ступая, взошла на крыльцо. Переезды ей уже нелегко давались. Решили, что я схожу и предупрежу Пастернака, что Ахматова уже у нас. Очевидно, Бориса Леонидовича задела эта перемена планов. Они пришли с Зинаидой Николаевной вместе довольно поздно, когда уже садились за стол. Пастернака начали усаживать рядом с Анной Андреевной, но он очень решительно отказался и просил, чтобы его посадили рядом с Зинаидой Николаевной. Ахматова была удивлена и раздосадована этим недоразумением. Они оказались за столом друг против друга. Анну Андреевну попросили читать стихи. Она прочла "Подумаешь, тоже работа..." и "Не должен быть очень несчастным...". Первое из них Пастернаку очень понравилось, он повторял (и запомнил наизусть - вспоминал на следующий день) строки: Подслушать у музыки что-то И выдать шутя за свое. Потом Ахматова рассказала, что у нее попросили стихи для "Правды". Она послала "Летний сад", но оказалось, что для газеты это не подошло. Она прочитала "Я к розам хочу, в тот единственный сад...". Пастернак в ответ прогудел: "Ну, вы бы еще захотели, чтобы "Правда" вышла с оборочками". Он стал читать свои стихи. Это описывает Миша Поливанов, вспоминая о том дне рождения. одним из самых удачных. "В нем нет тяжеловесности стихов из "Доктора Живаго"". Пастернаки ушли довольно рано. Разговор между ним и Ахматовой так и не состоялся. Больше они не виделись. Перед самым наступающим 1960-м Новым годом у меня по поводу его встречи состоялся разговор с Зинаидой Николаевной. Ей было трудно, она плакала. Она заговорила со мной о том, что Пастернак не Дон Жуан, но ведет себя как ребенок, - с прямотой и откровенностью. В беседах тех месяцев всплывали англоязычные поэты, о которых он узнавал благодаря их письмам, - Т. С. Элиот (до того ему остававшийся чуждым), Оден. Пастернак вспоминал о времени, когда он писал первую книгу стихов. Он читал тогда Тютчева - для него его стихи были как образец, по которому учатся. Он говорил, что по сравнению с Тютчевым у Пушкина другое отношение к поэзии. А воспоминание о стихах Анненского приводило на ум ему Некрасова, о котором тогда он часто думал. По поводу исполнения Г. Г. Нейгауза зашел разговор о современной музыке. Упомянули Прокофьева. Пастернак назвал его музыку "пустоватой". Мои родители собрались в заграничную поездку (такие поездки всегда интересовали Пастернака - я это понял после своего конгресса в Осло). Но в этот раз у него появился и особый неожиданный интерес - денежный: нельзя ли получить через них часть гонорара за иностранные издания романа (об этом он думал и по поводу поездки на лечение художника Д. А. Дубинского - мужа моей сестры). |
|
|