"Вячеслав Иванов. Перевернутое небо (Записки о Пастернаке, окончание)" - читать интересную книгу автора

А встреча их у меня 21 августа 1959 года оказалась "невстречей" из-за
нескольких полуслучайностей.
За Анной Андреевной должен был в Москве заехать шофер моих родителей и
завезти ее сначала на дачу к Пастернакам, а потом уже на нашу (соседнюю).
Видимо, он не понял или спутал, машина приехала к нам, и Анна Андреевна,
тяжело ступая, взошла на крыльцо. Переезды ей уже нелегко давались. Решили,
что я схожу и предупрежу Пастернака, что Ахматова уже у нас. Очевидно,
Бориса Леонидовича задела эта перемена планов. Они пришли с Зинаидой
Николаевной вместе довольно поздно, когда уже садились за стол. Пастернака
начали усаживать рядом с Анной Андреевной, но он очень решительно отказался
и просил, чтобы его посадили рядом с Зинаидой Николаевной. Ахматова была
удивлена и раздосадована этим недоразумением. Они оказались за столом друг
против друга. Анну Андреевну попросили читать стихи. Она прочла "Подумаешь,
тоже работа..." и "Не должен быть очень несчастным...". Первое из них
Пастернаку очень понравилось, он повторял (и запомнил наизусть - вспоминал
на следующий день) строки:

Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за свое.
Потом Ахматова рассказала, что у нее попросили стихи для "Правды". Она
послала "Летний сад", но оказалось, что для газеты это не подошло.
Она прочитала "Я к розам хочу, в тот единственный сад...". Пастернак в
ответ прогудел: "Ну, вы бы еще захотели, чтобы "Правда" вышла с оборочками".
Он стал читать свои стихи. Это описывает Миша Поливанов, вспоминая о
том дне рождения.
Пастернак говорил о своем цикле "Когда разгуляется". Он находил его
одним из самых удачных. "В нем нет тяжеловесности стихов из "Доктора
Живаго"".
Пастернаки ушли довольно рано. Разговор между ним и Ахматовой так и не
состоялся. Больше они не виделись.
Перед самым наступающим 1960-м Новым годом у меня по поводу его встречи
состоялся разговор с Зинаидой Николаевной. Ей было трудно, она плакала. Она
заговорила со мной о том, что Пастернак не Дон Жуан, но ведет себя как
ребенок, - с прямотой и откровенностью.
В беседах тех месяцев всплывали англоязычные поэты, о которых он
узнавал благодаря их письмам, - Т. С. Элиот (до того ему остававшийся
чуждым), Оден.
Пастернак вспоминал о времени, когда он писал первую книгу стихов. Он
читал тогда Тютчева - для него его стихи были как образец, по которому
учатся. Он говорил, что по сравнению с Тютчевым у Пушкина другое отношение к
поэзии. А воспоминание о стихах Анненского приводило на ум ему Некрасова, о
котором тогда он часто думал.
По поводу исполнения Г. Г. Нейгауза зашел разговор о современной
музыке. Упомянули Прокофьева. Пастернак назвал его музыку "пустоватой".
Мои родители собрались в заграничную поездку (такие поездки всегда
интересовали Пастернака - я это понял после своего конгресса в Осло). Но в
этот раз у него появился и особый неожиданный интерес - денежный: нельзя ли
получить через них часть гонорара за иностранные издания романа (об этом он
думал и по поводу поездки на лечение художника Д. А. Дубинского - мужа моей
сестры).