"Вячеслав Иванов. Перевернутое небо (Записки о Пастернаке, окончание)" - читать интересную книгу автора

холопства!" (он повторял, слегка изменив ее, формулировку из своих старых
стихов - "В них не было следов холопства"), их неугнетенность, сказывающаяся
в поговорках.
Пастернак не раз говорил, что "не разделяет нелюбви к театру", тогда
распространявшейся. Напротив, в театре он видел образец искусства, его
прообраз.
Зашла речь о Тагоре - Пастернак начал его перечитывать по-английски
(вскоре ожидалось празднование его 100-летия, но речь шла и о возможности
перевода Тагора).
Борис Леонидович заметил, что религия у Тагора его не устраивает. Сразу
наступает слияние с Богом. А Пастернаку хотелось бы "оперативного искусства,
которое бы не чуждалось того, что происходит на улице".
Среди присланных Пастернаку книг были издания Ницше, в том числе и то,
что было подготовлено к изданию его сестрой. У Ницше он отделял близкое себе
от многого другого, ему чужого (о Христе, например). "Когда Ницше читает
Гете, вот твердое, прочное - в отличие от остального у него".
Постоянное выяснение отношений с Ницше я отношу к пастернаковскому
тайному (быть может, бессознательному) противоборству со Скрябиным.
Пастернаку надо было найти себя в соотнесении с идеей сверхчеловеческого -
скрябинского, ницшеанского.
Пастернак читал Бунина (его мемуарные записи) и находил, что "стихия
язвительности", проявившаяся в нем, как у Герцена, для России нужна. Но
проза Герцена, "Сорока-воровка", которую он прочитал во время работы над
своей пьесой, ему решительно не нравилась. По поводу неприемлемой прозы у
него было в это время одно определение - "как Эренбург".
В это время Борис Леонидович говорил о чтении им Томаса Манна и Ромена
Роллана. Его заинтересовало то, что они писали о мире (видимо, статьи и эссе
общего характера; думаю, потому, что сам хотел что-то написать в этом
жанре). По его словам, он заранее был настроен против этих сочинений, не
знал, зачем их надо было писать. У Томаса Манна его раздражало повторение
пар здоровье - болезнь и т. п. "Противоположности до абсурда, как у
Мережковского".


70

Когда у Ахматовой вышла новая книга (тонкая в красном переплете)1, она
подарила ее Пастернаку через меня. Нужно было условиться об их встрече.
Пастернак собирался прийти на мой день рождения. Там должна была быть и
Ахматова. Казалось удобным, чтобы перед тем они встретились в тот же день на
даче Бориса Леонидовича.
Вышло все нескладно.
Борис Леонидович позвонил Анне Андреевне поблагодарить за книгу. Она
потом мне говорила с раздражением, маскирующимся усмешкой: "Это же написано
сорок лет назад! Он меня никогда не читал".
По этому последнему поводу мне случалось не раз спорить с Анной
Андреевной. Она, конечно, слышала (и не от меня только), что Пастернак знал
(даже и многое наизусть) ее ранние книги. Ее, я предполагаю, волновало
больше всего, читает ли он последующие сборники и как оценивает ее попытки
"перепастерначить" его.