"Всеволод Иванов. Московские тетради (Дневники 1942-1943) " - читать интересную книгу автора

философии и экономики, но уже так называемые "формалисты" пытались
изобрести - да и изобретут еще! - свой литературный жаргон. [...] Поэты
совершенно правильно делают, что не изучают жизни. И я говорил глупости,
когда требовал "изучения". Во-первых, боль нельзя изучить, пока сам не
переболеешь (а мы болели достаточно - и что толку?), а во-вторых, чем больше
ошибок в твоей книге и чем ты меньше знаешь жизнь, тем ты будешь
убедительнее. Корова умеет только мычать, а между тем из-за отсутствия жиров
скоро вымрет пол-России, и не даром индусы обоготворили корову. Дело не в
том, что "знаешь жизнь", т. е. понимаешь все эти значки и словечки, куда и
что прикладывается, а дело в таланте. [...]
20 февраля. Суббота
Исправил статью для "Гудка" об Украине. Легкая оттепель. Опять шум в
голове. Вечером заехал Бажан. Он не сегодня-завтра улетает в Харьков. Сильно
встревожен - "как-то они мне в глаза посмотрят? Наверно, им неприятно, и
приятно. Да и что "это" такое?". Приглашал к себе. Сказал, что в речи
Геббельса, о которой упоминается в сегодняшних газетах, нет ни слова о
Гитлере и что американские газеты пишут, будто Гитлера не то убили, не то он
сошел с ума. Наверное, вздор.
Тревожимся, когда два дня нет хорошего "В последний час". Ночью
пожалуйста - и хороший "В последний час": наши взяли Красноград, Павлоград,
т. е. подкатились к Днепропетровску и Полтаве! Ну, что ж, проделать за три
месяца путь от Волги до Днепра - приятно и лестно. Правда, за три месяца
немцы проделали путь от Вислы до Москва-реки [...] Нонешний немец, слава
богу, уже не тот.
Читал Бергсона - беллетристика, недаром он хвалит художников.
21 февраля. Воскресенье
Месяц назад отправил письмо Сталину. Ответа, конечно, нет. Но вот
прошел месяц, и я думаю - правильно сделал, что написал. Не то что я жду
каких-то благ (хотя, разумеется, ждал, как и всякий бы на моем месте), но
надо было высказаться, отмахнуться от романа, отделаться от крайне
неприятного ощущения, что надо мной посмеялись.
[...] Вчера иду по Петровке. Ну, как всегда мрачная черная толпа.
Мокрый снег под ногами, и вообще похоже, что идешь по какой-то первой, к
сожалению, очень длинной, площадке темной лестницы. Да и небо над тобой
словно за тем матово-волнистым стеклом, что вставляют в уборных
международных вагонов. У магазина стоит пожилая и голодная женщина. Через
грудь, по сильно поношенному пальто, ягдташ-сумка, в нее ей надо бы класть
деньги, ибо она продает "массовые песни". А масса идет мимо и не смотрит на
женщину.
[...] Я получил повестку - явиться к военному комиссару 24-го, как раз
в день моего рождения. Приходит дочь Маня, принесла повестку - ее мобилизуют
в ФЗО.
22 февраля. Понедельник
Выходил в Союз и Военный комиссариат - бумажки "броня". Ветеринарный
фельдшер убеждал комиссара мобилизовать его, не давать отсрочки. Комиссар
сказал: "А вы бы переквалифицировались. Лошади все равно все передохли. Мы
давно не приглашаем ветеринаров".
Приходили из "Гудка", приглашали писать. Многозначительно говорят:
- К нашей газете за рубежом приглядываются. Мы можем сказать то, что не
скажет "Правда" и "Известия".