"Всеволод Иванов. Московские тетради (Дневники 1942-1943) " - читать интересную книгу автора

украл, поставил за нее девушку голую... Наденут мундир современный - и готов
генерал Доватор!"... "Никому не говорил в столовой, обманывал - вот, мол,
снег выпал, а сегодня - бурка, а сабли не могу подобрать. Все думают - Петр
Петрович пишет кавалерию, рубку! А тут - лирика!" Короче, чем говорить о
художниках, лучше сжечь искусство!.. Глупостей наговорили мы много, но
расстались очень довольные, предпочитающие всему опять то же самое чертово
искусство и этих чертовых художников!
Взят Харьков.
17 февраля. Cреда
[...] Получил хорошие письма от детей, с нарочным. Кома по-прежнему с
восторгом описывает сырость в комнате и оба смеются над совещанием в
Касабланке.
А совещание кое-что дало: не ожидая американского наступления, немцы,
как сообщают сегодня газеты, перешли в наступление, потеснили на 20 миль
американцев и заняли какой-то пункт. Для занятия всего Средиземноморского
побережья немцы едва ли имеют силы, а частные успехи им что? [...]
18 февраля. Четверг
[...] Видел: на мосту, по направлению Дома Правительства, со стороны
Волхонки, две женщины, пожилая и молодая, волочат за веревку санки. Санки
широкие, те, на которых возят дрова. Тащить трудно, вчера была оттепель,
протаяло сильно и теперь, когда подмерзло, то лед оказался с землей. Пожилая
женщина тащит усердно, лямки врезались глубоко в шубу, платок на затылке.
Женщина помоложе, в белом шерстяном платке, еле тащит, не хочется. Но она и
назад не оглядывается. На санках - лист фанеры. На этом, чем-то застеленном
листе, сидит мужчина, лет тридцати, до пояса укрытый одеялом. На нем шинель,
шапка-ушанка. Лицо у него истощенное, серое, но ласковое. У него нет одной
руки и одной ноги. Дотащив санки до середины моста женщины останавливаются,
передохнуть. Пожилая женщина сбрасывает лямку и подходит к калеке. Лицо у
нее, - несмотря ни на что! - сияет. Это, наверное, мать. Калека смотрит на
нее радостно. Женщина помоложе стоит, не снимая лямки, отвернувшись от
санок. Мне хочется заглянуть ей в лицо, и я тороплюсь. Обогнал, заглянул.
Лицо измученное, лицо женщины, много рожавшей. Она недвижна. Она тупо
смотрит на серую, унылую громаду Дома Правительства, и не видит ничего!..
Наша толпа, поглощенная собой, спешащая, все же оглядывается на эту
троицу... Я спешу перейти на ту сторону моста.
А по другой стороне - она очень широкая и с той стороны надо уж очень
внимательно смотреть, чтобы разглядеть "троицу", - идет командир со
сверкающими золотыми погонами. К нему прижалась женщина в платочке. Глаза у
нее полны слез. Она смотрит на него. И у него тоже скорбь в глазах... Они,
конечно, не видели "троицу", - но они знают и без того, что такое война! А
ему, должно быть, пора "туда".
[...] В небе, то тут, то там, словно открывают огромные вентиляторы,
летают невидимые истребители, ибо солнца нет и тучи серые, и много их!..
19 февраля. Пятница
Дома. Писал и тут же перепечатывал рассказ "Честь знамени". Получается
что-то длинное.
Наука всегда стремилась классифицировать. Теология мешала ей в этом. Но
теперь теология не мешает - и наука словно сошла с ума. Каждая отрасль
науки, - даже не наука! - старается приобрести свой язык, свои термины, свои
значки. Литературоведение пока питается крохами, падающими со стола